Тишина квартиры гудела, как обесточенный прибор. Юлия лежала на диване, уставившись в потолок, где блик от уличного фонаря напоминал луну, застрявшую в паутине трещин. Рядом на столе стоял стакан воды – лёд растаял, превратив его в сосуд с мутной тенью. Она ворочалась, пытаясь найти позу, в которой тело не напоминало бы ей о существовании. Но простыни жали, как саван, а воздух казался густым, словно её лёгкие вдыхали не кислород, а расплавленное стекло.

Диалог №1 (память, 15:23):

«Вы читаете Камю, чтобы убедиться, что одиночество – норма?»

Его голос всплыл из ниоткуда, как радиопомеха. Юлия сжала подушку, пытаясь выжать из неё ответ. Тогда, в книжном, она не нашлась, что сказать. Теперь же слова клокотали внутри, как шарики ртути. «Нет. Чтобы убедиться, что нормы не существует», – шепнула в темноту, но эхо растворилось в скрипе паркета.

Она встала, босая, прошла к окну. Город спал, подмигивая редкими огнями. Где-то там, за линией горизонта, Владимир, наверное, работал. Она знала его привычку реставрировать фрески по ночам. «Трещины лучше видны при боковом свете», – говорил он как-то. Юлия провела пальцем по стеклу, оставляя дорожку в пыли. След получился кривой, несовершенный. Она тут же стёрла его рукавом.

Диалог №2 (память, 19:10):

«Свобода – это не отсутствие стен, а право выбирать, в какие врезаться».

Гравировка на пешке теперь лежала в ящике рядом с осколками зеркала. Она достала её, ощущая холод металла. В темноте буквы казались шрамами. «Что если все мои стены – декорации?» – подумала Юлия, вдруг осознав, что даже шторы в её спальне автоматические. Они закрывались ровно в 22:00, будто сама вселенная говорила: «Пора в кокон».

Она дернула шнур. Моторчик взвыл, ткань замерла на середине. Полуоткрытое окно стало картиной – уличный фонарь, мусорный бак с опрокинутой крышкой, кот, крадущийся за тенью. Жизнь за стеклом, не вписавшаяся в её расписание.

На кухне Юлия включила чайник. Красная лампочка брызнула светом на холодильник, где магнитом крепилась наклейка с волной от Зои. «Даже мусор может стать искусством», – вспомнила она слова Владимира. Рука потянулась к телефону. Чаты с ним висели в самом низу списка, под рабочими переписками. Последнее сообщение: фото фрески с ангелом. Она увеличила изображение. В уголке, у ног ангела, кто-то выцарапал на штукатурке: «Прости».

Внутренний монолог №1:

«Контроль – это гарантия. Гарантия не ошибиться. Не обжечься. Не упасть.

Но что, если я уже падаю?»

Она потрогала запястье, где остался след от шарфа. Кожа под пальцами была горячей, будто Владимир оставил там не узел, а уголёк.

Чайник выключился, хлопнув крышкой. Юлия не стала заваривать чай. Взяла бутылку виски из бара – подарок коллеги на прошлое Рождество. Первый глоток обжёг горло, второй принёс тепло, третий – смелость. Алкогольный туман притупил границы, и мысли поплыли свободнее.

Диалог №3 (память, 21:47):

«Страх – это краска, Юлия. Без неё все картины – раскраски».

Его слова теперь звучали иначе. Она представила, как Владимир стоит у фрески, кисть в одной руке, бутылка растворителя – в другой. «Он не боится стереть прошлое, чтобы спасти настоящее.» А она? Она хранила даже билеты на метро в отдельной коробке. Архив жизни по датам и категориям.

Юлия потянулась к книжной полке. «Братья Карамазовы» с засохшим клевером упали на пол, раскрывшись на странице 402. «Любить жизнь больше, чем смысл её» – строчка была подчёркнута. Рядом детский рисунок Владимира – дерево с корнями, уходящими в подпись. Она провела пальцем по каракулям. Чернила выцвели, но энергия штрихов осталась. «Он и тогда видел корни».