Анна выдернула салфетку из-под её локтя. На мятой бумаге проступал портрет – острые скулы, слишком правильные, чтобы не быть знакомыми.

– Твой новый проект? – она ткнула кистью в рисунок. – Выглядит сложнее, чем ребрендинг «Кока-Колы».

Юлия потянулась за стаканом воды, но Анна перехватила её руку. Капли конденсата упали на табличку с меню, смывая строчку «Эспрессо – 150 руб».

– Ты говоришь о нём как о задаче, – голос Анны стал мягче, – «Проанализировать риски. Оценить выгоды». Это не Excel-таблица.

За окном завыл ветер, гоняя по мостовой полиэтиленовый пакет, похожий на призрака. Юлия вдруг вспомнила, как Владимир неделю назад вытащил такой же пакет из озера, высушил и сделал из него коллаж. «Мусор – это искусство, которое ещё не нашло смелости», – сказал он тогда.

– Он… – она искала слово, подходящее для доклада акционерам, – неэффективен.

Анна фыркнула, доставая из сумки зеркальце в раме из ракушек.

– Посмотри. Видишь эту трещину? – она указала на паутинку в углу стекла. – Я разбила его в день, когда ушла из академии искусств. Теперь оно показывает правду криво. Попробуй.

Юлия нехотя поднесла зеркало к лицу. Её отражение дробилось на гранях трещины: глаз здесь, половина губ там. Как пазл, который невозможно собрать.

– Он меняет тебя, – Анна наклонилась вперёд, и тени от ресниц легли на щёки синяками. – Раньше ты напоминала швейцарские часы. Теперь… – она крутанула кисть, брызги акварели попали на скатерть, – теперь ты как море перед штормом. Вроде спокойна, но где-то в глубине уже клокочет.

Телефон завибрировал. Сообщение от Владимира: «Нашёл ту самую фреску с ангелом. Он держит зеркало. Думаю, это знак». Вложение – фото: потёртая роспись, где ангел с лицом старика отражает в зеркале не небо, а землю с крошечными фигурками людей.

– Ответь ему, – Анна выбила ритм по столу костяшками пальцев. – Не словами. Стикером. Сердечком. Чёртовым смайликом с языком.

Юлия замерла. Палец завис над клавиатурой. В голове всплыла строчка из детского дневника: «Сегодня мама сказала, что сердца – для слабаков. У сильных – часы вместо груди».

– Боюсь, – вырвалось неожиданно, как пуля из неразряженного ружья.

Анна встала, обходя стол. Её духи пахли корицей и бензином – смесь апокалипсиса и домашнего печенья.

– Знаешь, почему я бросила живопись? – она взяла Юлину руку, приложив к своей груди. Под тонкой тканью билось сердце, неровно, как джазовый ритм. – Потому что пыталась рисовать идеальные линии. А жизнь – она, сволочь, предпочитает мазки в стиле Ван Гога.

Телефон снова завибрировал. На этот раз звонок. Неизвестный номер. Юлия нажала «принять» прежде, чем успела передумать.

– Алло?

Тишина. Потом скрип, будто кто-то открывает старую дверь. И голос Владимира:

– Я в церкви. Здесь эхо как в раковине. Кричи что-нибудь.

– Что?..

– Кричи! Чтобы своды запомнили твой голос, а не только тишину.

Анна выхватила телефон, крикнула в микрофон:

– Она боится!

Эхо разнесло слова, превратив в хор призраков. Владимир рассмеялся – звук, похожий на падение капель в колодец.

– Страх – это краска, Юлия. Без неё все картины – раскраски.

Щелчок. Гудки. Она опустила телефон, видя, как трещина в зеркале делит её лицо на «до» и «после».

– Спасибо, – прошептала Анне. Не за совет. За то, что стала зеркалом, в котором она наконец увидела не статуэтку, а человека.

На улице их догнал ветер с дождём. Юлия не стала поднимать воротник. Капли стекали за шиворот, холодные, живые. Где-то там, в старинной церкви, мужчина с краской под ногтями сохранял следы прошлого, чтобы она могла наконец разрешить себе будущее.