Она провела пальцем по пустой странице, оставляя след в пыли. Чернильная ручка, подаренная отцом перед тем, как он ушёл, дрожала в её пальцах. Капли дождя за окном отбивали ритм, под который она вывела первые слова:

«Он не влюбляет в себя. Он заставляет влюбиться в мир».

Буквы расплывались, будто сопротивляясь строгости линий. Юлия засмеялась тихо – тем смехом, который Владимир называл «диким». Звук эхом отразился от стропил, потревожив голубя, спавшего в углу. Птица взметнулась к окну, сбросив перо. Оно упало на страницу, став живой точкой над «i».

Внутренний монолог:

«Любить мир – это видеть трещины в фасадах и знать, что через них прорастёт трава. Это слышать, как дождь отмывает асфальт от лжи. Это…»

Она закусила губу, смахнув внезапные слёзы. «Это наконец понять, что мама ошиблась: слабость не в том, чтобы чувствовать, а в том, чтобы бояться чувствовать».

Шум мотоцикла на улице заставил её вздрогнуть. Владимир обещал приехать к вечеру, привезти краски для фрески в заброшенной часовне. Но вместо радости в груди ёкнуло – страх, что новый мир окажется миражом. Юлия потянулась к коробке с детскими вещами. На дне лежала кукла с оторванной рукой – подарок отца на пятый день рождения. Она прижала её к себе, вдыхая запах нафталина и воспоминаний.

«Папа, я всё ещё боюсь», – написала она ниже, затем зачеркнула. Слова Владимира всплыли в памяти: «Страх – это компас. Показывает, где спрятано настоящее».

Внезапно скрипнула дверь. На лестнице мелькнул силуэт. Юлия замерла, узнавая резкие шаги. Мать.

– Ты что тут делаешь? – Голос, как всегда, резал воздух. – Твой секретарь звонил. Ты сорвала переговоры с китайцами. Опозорила меня.

Юлия встала, не выпуская дневник из рук. Пыль осела на её чёрное платье, превратив в старую фреску.

– Я не хочу быть твоим продолжением, – проговорила она чётко, будто отрепетировав это годами. – Я хочу быть своей ошибкой. Своим… – она посмотрела на перо, – своим полётом.

Мать сделала шаг назад, будто от удара. В её глазах мелькнуло что-то хрупкое – страх? Раскаяние? Но уже через мгновение лицо снова стало маской.

– Тогда уходи. Навсегда.

Дверь захлопнулась. Юлия опустилась на пол, прижав дневник к груди. На странице, где лежало перо, проступили капли – дождь снаружи или слёзы? Она дописала дрожащей рукой:

«Любить мир – это позволить ему ранить. Потому что только сквозь раны входит свет».

Снизу донёсся рёв мотора. Владимир махал рукой из-под козырька, весь в брызгах грязи. За ним, на прицепе, болтались вёдра с краской, обрывки холстов и – она присмотрелась – огромный зонт в горошек, словно украденный из старой комедии.

Финал главы:

Юлия спустилась, оставив дневник открытым на чердаке. Перо взлетело в порыве ветра, прилипнув к мокрому стеклу. На улице Владимир, не дав ей заговорить, сунул в руки кисть:

– Поможешь оживить ангела. У него твои глаза.

Она коснулась его ладони, ещё пахнущей бензином и надеждой. Мир вокруг больше не был клеткой – он стал холстом. И впервые за всю жизнь Юлия захотела не контролировать мазки, а чувствовать их.

Конференц-зал сиял холодным блеском. Глянцевый стол отражал лица коллег, искажённые гримасой осуждения. Юлия стояла у экрана с погасшей презентацией, сжимая пульт так, что трещали швы пластика. На слайде застыла диаграмма с красным провалом – сорванная сделка из-за её отсутствия на переговорах в Шанхае.

– Юлия Сергеевна, ваше поведение ставит под удар репутацию компании, – директор по маркетингу, мужчина с поджатыми губами и часами за полмиллиона, стукнул карандашом по графику. – Вы пропустили три встречи, проигнорировали…