колибри удерживает в лапках пудовую гирю;
гипсовые фигурки святых
выстроились по росту на лестничной площадке,
а там, за червивым мусоропроводом,
гудит лифт – парящая кунсткамера…
но кому ты нужен? кому ты, мать твою, нужен?
и жизнь длится, и длится, и длится,
как тысяча тысяч шагов от смешного —
к великому
разочарованию…
зимние ангелы
шел снег – так бы шел промотавшийся граф,
белым шарфом разрывая бахрому
рыхлых снежинок, раздирая
пласты почтовых марок, сросшихся краями.
шел снег – так бы шел пьяный седой графоман,
щедро рукописи в воздух бросая,
и листы бы кружились,
как белые птицы – не опадая.
шел снег – вразвалочку, белой медведицей
переваливался за полночь, будто за плетень,
в царство белых гудящих ульев.
шел ночной снег, точнее – косо валил,
словно бредущий в ночи сенбернар.
прости, я уже говорил…
строила рожицы ледяная весомость.
я был заперт внутри космического корабля,
смотрел на снег за окном
и писал на наволочке плохие стихи,
вырезал длинные маски теней из потолка.
но ее лицо, шипя, исчезало медузой в огне…
да… рубцы прошедшего
чешутся в зимние вечера.
лишай памяти – до крови бы
не расчесать фотографии (их немного), где мы вместе.
орангутанг люстры свесился с потолка,
тычет мне средние пальцы лампочек и скалится.
да иди ты сам… и иду на кухню, и троглодитом
ем холодный борщ прямо из кастрюли,
а синяя крылатая тьма за широким окном
ловко уворачивается от снежинок,
точно агент Смит из «Матрицы»
уклоняется от замедленных пуль.
мышцы – спина и предплечья – приятно болят
после тренировки. мышцы радуются щенками,
которых покормили настоящим мясом.
и я иду в зал и тихо сажусь за компьютер,
чтобы никого не разбудить.
никого, кроме зимних ангелов,
зарывшихся в сугробы.
театр абсурда
осень: золотой неуклюжий фрегат
пойман и брошен ветрами
на блестящие рифы дорог, на мели детских площадок.
и аллея кленов на две трети сбросила листья,
и глядится в асфальт, как в зеркало —
желтые кони нависли у окаменевшего водопоя,
и отражения зыблются и шуршат под ногами.
а синюю пропасть неба на зиму
собрались перевезти в казахстан. положили небо на бок,
на бесконечные фуры мокрых дорог
и перевязали ремнями дождей,
склочностью, слякотью. и синяя пропасть скользит и елозит. шевелиться грязный брезент,
точно занавес в театре абсурда.
вот-вот рухнут низкие небеса…
и везде рассыпаны мятные леденцы луж.
и я слышу, как исподволь приближаются зимние дни:
белые змеи будущего
ползут нам навстречу, червивя время.
трон
день за днем
ты глотаешь впечатления, как соленую кровь,
текущую из носоглотки в пищевод;
кто ты на самом деле – это неважно…
в общем, неважно. точка, которая дрейфует во времени,
аллигатор, плывущий
по мутному, рассольному течению.
ты не мог родиться муравьем,
но можешь понять муравьиность,
неуемную придурковатую подвижность,
когда несешься по лесной дерме крошечным
хитиновым монстром
с мощными челюстями и клешнями.
хватай – бей – рви – беги.
хватай – бей – рви – беги.
муторная мантра коллективного счастья.
так растворись же в действиях во благо родины,
в серой кислоте глаголов —
добытчик, патриот и солдат.
нет. ни за что и никогда.
тайна твоего рождения не доступна даже матери.
летнюю ночь набирают черным шрифтом
с вкраплением чешуекрылых,
но тебе лень читать,
лень читать.
ты – чужой. древний красный дракон
взобрался на трон сознания и – озирается вокруг
ультрафиолетовым, информационным зрением.
ты видишь: за тобой с акульей грацией плывут столетия – полусонные,
сплавляемые по реке времени
почерневшие тяжелые бревна.
ты сочинишь великолепный хокку —
отлитый кастет из свинца для трех пальцев —
и ударишь – протяжно – в солнечное сплетение,
собьешь дыхание… да бог с ним, с читателем.