Утро глухонемых. Стихи, верлибры 2018 Дмитрий Близнюк
© Дмитрий Близнюк, 2018
ISBN 978-5-4496-0317-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
дама пик
вот это – мое первое литературное лето.
а пляж невзрачен: рыбная котлета в сухарях,
и сонная река ненавязчиво минует дамбу,
изящно вытягивается в солнечной котловине
зеркальной ладонью кверху – к редким легким облакам.
это гадание по руке,
по безобразной гуще камышовых завес,
по теплым внутренностям июльских дней.
течение темными пальцами тянется к горизонту,
и зыбь отпечатков скользит по воде неуловимо.
а река засыпающим лебедем
укладывает длинную серебряную шею вдоль берега
(печально уткнулась деревянным клювом причала
в песчаное и рыхлое крыло).
вот эта лодка сгнила давным-давно,
от нее нам остался каркас тишины.
твоя серебряная ящерка на кулоне
плотоядно рассматривает девичий прыщик на груди.
сколько же еще я буду вдыхать
твой свежий нагретый пот, как запах лугов,
поглощать твоих уст клубнику
ягоду за ягодой? (песчинки хрустят на зубах —
плодовые косточки поцелуев.)
я смотрю на тебя и на наши отражения в реке
и исподволь музыкально схожу с ума,
а пиковая дама в черном купальнике смеется
и обнимает меня с двойной подоплекой.
и дрожит, дрожит зеркальная карта июля.
раньше Бога
ранним утром туман брошен в низины города
песцовой шубой с барского плеча.
и ты впиваешься душой в утренние улочки,
шевелишь губами, зыблешься облаками,
(харьковский маг с двухдневной щетиной),
находишь смысл там, где не ожидал его найти
(так обнаруживаешь десять гривен в старой дубленке),
переступаешь утренний ручеек – исток
будущего водопада. шагаешь
по безлюдному ангару
со спящими самолетами событий.
всё это – мягкая скорлупа недозревшего дня,
бледная кожа под резинкой плавок,
беззащитный родничок младенца.
ты вошел в просыпающийся мир гораздо раньше бога,
добрался до дремлющего истуканом здания загодя.
и нужно поваландаться.
и ты видишь город, как женщину утром, без макияжа.
вот она – свободная минута для волшебства.
тебя прошибает нашатырная ясность:
сквозь мусорные баки, яблони, псов, полных оптимизма,
сквозь пасмурные арки прохожих
ты ясно видишь целый мир, как жука на ладони,
как хрустальное ведро с песком солнца,
как внутренности кролика, как картину Дали,
как сонный цветок (пчела ползет по лепестку),
ты видишь свечу и ее отражения
в бетонном зазеркалье.
осень как восемь
да, люблю я осень! люблю я писать про это лисье,
трагическое, разбойничье нагромождение гениев.
из каждой лужи сквозит зазеркалье,
как последние капли во флаконе «poison».
наглые белки в парках,
словно вертикальные рыжие ящерицы,
отбрасывают пушистые хвосты
и собираются в наэлектризованные стаи,
а потом набрасываются на прохожих,
не знающих «очей очарованья».
с деревьев опадают не листья, а стихи, не написанные
миллионами несостоявшихся поэтов… кто им гомер?
сколько этих матовых бульк
разнеслось по поверхности? осень – как восемь,
только со сточенным клювом. ближе к семи
над площадью и вождем
сгущается рыбья стальная синева.
вот универ, и скрипач, как снайпер с прицелом в листа,
пересчитывает мелкие деньги в коробке из-под пиццы.
но где же герой нашего времени?
выйди за разум и жди… он приедет вечером,
пропахший октябрем, кострами и псиной,
на высоком коне, состоящем из есенина,
святой печени и пятен родимых.
будет много музыки. страшной музыки. бах. он
сдирает кожу с твоей души, как со спелого персика.
а мы поставим капельницы с настоящим кагором
и легкой мелкокалиберной грустью.
или томлянку из листьев.
«ветер сбивает бурые листья с тополей…»
ветер сбивает бурые листья с тополей,
будто пепел с погасших вертикальных сигар;
и троллейбус примеряет лужи на круглые плавники колес.
женщина с зонтом
шелестящей юлой пересекает черный квадрат. наискосок.
каждый третий в этом городе одинок.
дождь, улица, женщина, троллейбус…
всё это или уже когда-то было или когда-то будет.
клавиши на клавиатуре Господа западают,
и кто-то наблюдает за нами между строк
по ту сторону стихотворения.
после нас остается не потоп,
но тающие снеговики взглядов…
«щеглы нашей влюбленности…»
щеглы нашей влюбленности…
их слопали дворовые бандитские коты —
даже косточек не оставили.
помню, я водил пальцем по твоим губам,
будто медленно чиркал спичкой о раковину улитки,
и улыбался. и рождался поцелуй —
его мягкая гравитация, антипламя, мятно-розовая
вмятина в пространстве…
смотри: наши полночи плетутся за нами
будто пугливые псы с желтыми повязками на глазах…
память о нас – свет позади туннеля.
и неизвестно, стоит ли мне идти вперед
или подождать тебя —
легковесный рой прожорливых бабочек,
непричесанную музыку?
ты опоздала на последнюю электричку
во всей вселенной
и теперь гуляешь наобум, вся в лунных зазубринах,
среди темных полей и вертикально спящих цветов
навстречу ко мне… щеглы… щеглы.
Венеция времени
скорпион слышит в ночи
бархатные шаги каравана за тридевять земель;
так и я слышу – ты входишь в будущее без меня,
теряешься в лабиринтах расступившегося моря,
в сине-зеленых улицах вздыбившихся волн,
и над тобой нависают небоскребы воды,
бурлят гигантскими хрустальными столбами
с вертлявыми рыбами
и сонными затонувшими кораблями.
ты уходишь в перспективу картин Мане,
манишь за собой пальчиком тишины,
а картины накрыты сиреневыми покрывалами лжи.
когда-то мы друг друга любили:
губасто-глазастый сплав из двух сияющих лиц,
изваяния влюбленных расслабленных мышц.
говорят, всё уже когда-то происходило
и мы живем на всем готовом, как дети миллионеров.
нас запускают во время разумных пираний
в спиральный, антистеклянный аквариум
с односторонним импровизирующим течением —
и на изгибе движения можно стукнуться плавником
о прошедшее, о собственное отражение,
встретиться рыбьим взглядом
с серебристым двойником…
смотри, в красивом песке, на дне времени,
белеют обглоданные скелеты верблюдов,
желтеют барханы пустых циферблатов,
неужели наш караван не дошел до цели?
мы расходимся с тобой во времени, как ножницы,
отращиваем лезвия, как волосы.
это созревшая память любви,
это Венеция времени, – и мы разминулись,
нырнули в разные улицы… но я ни о чем не жалею.
так король в утро казни невозмутимо протирает шею
платком, смоченным уксусом и водой, слезами
любовницы (ее бледные руки дрожат,
точно восковые орхидеи или маленькие электродрели).
я слышу твои колебания в паутине времени,
я всегда с тобой – как и ты со мной.
и в то же время – никогда, нигде, не мы, немы.
это квантовая физика человеческих отношений.
теперь я утка
это стихотворение переживет меня,
как беспородный щенок хозяина.
мы с тобой снова на «ты».
разорвали сиамских младенцев любви,
мне досталась большая часть печени,
тебе же оба сердечка – ледяной королеве.
скажешь: меньше употребляй хлеба, вина и зрелищ.
да, уже не мускулистый, оплыл жирком,
как лом – свечным воском,
выхожу покурить за угол красного небоскреба,
который построил Местный Вор,
в паузах наблюдательности
выдыхаю струю синего дыма, как кит,
рассматриваю жизнь, очнувшись от слепоты
мелкого дождика, косо моросящего в сознании.
мы в изгнании.
следуем из эдема в таинственное будущее.
но наивно верить, что у нас впереди
много свободного времени:
стога рыхлого сена с прелью и паучками,
серебряными иглами.
и мы найдем их (рукой, щекой),
когда нырнем с балки в пахучий ломкий омут сеновала.
в памяти мерцает
наш вечный огонек детства.
отношения натянуты. ну их – приспусти колки струн,
уже не сыграть нам скандальный блюз,
эротический вальс.
только почему мысль о тебе заходит в мой дом
без спроса,
шуршит песочной женщиной с рюкзаком
и на желтом зернистом лице нет лица —
угадываются лишь горбинка носа, изгибы губ,
и песчинки сыплются на ковер.
подставляю ладони – обжигает горячая дробь.
одергиваю окровавленные крылья.
теперь я утка.
«…и наволочка в слезах …»
…и наволочка в слезах —
обмочившийся щенок лица
пристыжено машет ресницами.
загустевшим безумием, как ржавой проволокой,
протыкаю седьмые небеса.
слезы сверкают, как стекловата.
отталкиваю тебя,
чтобы лучше рассмотреть.
я дерево, а ты – отросток на моем теле,
слепо огибаешь железные прутья ограды
деревянной бугристой змеей.
так кошка кусает себя за плечо.
так мы ругаемся,
перебегаем трассу, мокрую, черную после дождя,
словно дети или бродячие собаки,
а мимо фурами проносятся жестокие фразы,
давят на клаксон, мощные, злые, рычащие.
пролетают закованные в хитин безумцы
на мотоциклах междометий.
сбивают настроение,
разбиваются – окровавленный пластик.
ух, чуть не убили друг друга словами…
светает…
«ты бредешь по щиколотку в красных листьях…»
ты бредешь по щиколотку в красных листьях,
как по отмели, и шуршат, шуршат под ногами
усохшие мошонки августа,
ржавые уши.
блестящие птичьи голоса, как гвозди в масле,
уже законсервированы на зиму,
заколочены в фанеру летней сцены.
пока-пока. жди весны, повеса.
и хлопчатобумажные призраки берез прозрачны,
тонкими ветвями, точно
сетью кровеносных сосудов, заполняют
сизый воздух, охрипший от молчания,
от вибрирующей пустоты прохожих.
и шуршит, шуршит под ногами
крабья музыка —
гимн вымерших насекомых,
легчайший семипалый бред,
осень, ты пререкаешься с воронами в парке,
сшиваешь разорванный воздух
хрустальной иглой сырости —
авось вышьется
рыжая песья безрукавка опавших листьев.
то в миг переменишься, улыбнешься —
солнечная пиранья утром ранним,
обнажишь статуи голубого мрамора
промеж деревьев
с красными гениталиями трамваев.
маленькие люди выгуливают крошечных собак
на твоих заасфальтированных ладонях,
