– Это что же, тебе на Бога времени не найти? – неожиданно строго спросила мать, – Нехорошо, сынок. Он ведь помощник тебе первый. И защитник. Что ж ты в одиночку то со всем миром бодаться будешь? Без Него не выдюжишь. Погубят тебя дела мирские, суетные.

– Мама, понимаю я все, но…

– Никаких «но»! Чтобы, не откладывая, пошел в храм. Бизнес твой пару часов потерпит. Не огорчай меня, Родя.

Раскольников знал, что с матерью на эту тему спорить бесполезно, да к тому же, что и говорить, грешок за ним имелся: хоть раз в месяц, а в церковь ходить, конечно, надо бы, поэтому ответил покладисто:

– Хорошо, мамочка, конечно. Сегодня же и зайду, ты только не переживай.

– Ну, прямо сегодня может и не надо, а вот к воскресенью… Подготовься, службу отстой, исповедайся, причастись. Вот и будет тебе благодать и поддержка.

– Да, пожалуй, так и сделаю. Ты только не волнуйся и сердце береги.

– Вот и славно, сыночек. Ладно, ты, я гляжу, за рулем. Не буду тебе мешать. Пойду, помолюсь сейчас за тебя. Храни тебя Господь.

– До свидания, мамуля. Марго поцелуй за меня.

– Да где же ее взять то? С утра снова в Москву укатила. Все носится со своей диссертацией. Ладно, все сынок, береги себя. И про храм не забывай.

Связь разъединилась, а Родион машинально провел пальцами по уже пустому экрану смартфона. Как маму по руке погладил.

За разговором с матерью Раскольников и не заметил, как почти доехал до офиса. Его «Солярис» остановился на перекрестке Лесного и Выборгской в ожидании зеленого сигнала светофора. Родион привычно уже перекрестился на купол небольшой церкви рядом с пожарной частью. В голове мелькнуло: «Так вот же храм. И далеко ходить не надо», и тут же накатило чувство, не то, чтобы стыда, но серьезной неловкости – точно. Это же надо, каждый день, уж три года как, приезжать в здешний офис, исправно креститься на ставшие уже знакомыми купол и кресты, и даже в мыслях не иметь зайти сюда! Вот уж воистину, права матушка, дела суетные… Он заехал на офисную стоянку, издали махнул рукой охраннику, и пешком вернулся к храму. По дороге, ради интереса посчитал шаги. Сто пять. Сто пять шагов всего, а он…

Перейдя дорогу, Родион остановился у церковного крыльца, осенил себя знамением и некстати подумал: «Сейчас же утро, понедельник, богослужения нет, закрыто, наверное». Он с сомнением потянул на себя входную дверь, и она поддалась, впуская внутрь. Его встретили огоньки лампад перед иконами, полное безлюдье, особый, ни с чем не сравнимый легкий запах сгоревшего в кадиле ладана с примесью еще каких-то ароматов и абсолютная, почти звенящая тишина. Храм изнутри показался неожиданно маленьким, и Раскольников, окинув взглядом сплошь расписанные стены и инстинктивно ища простора, поднял глаза к потолку, да так и застыл. Потолка не было! Поднимая глаза выше и выше, он встречался все с теми же росписями: вот Пресвятая Богородица с Младенцем Иисусом, вот апостолы-евангелисты, еще выше – ангелы, а еще выше – небо. И это казалось дорогой в бесконечность. Он, изумленный, вновь оглянулся на стены, и храм уже не представлялся таким уж миниатюрным.

Из боковой алтарной двери вышел статный седобородый мужчина в черном подряснике и молча, внимательно посмотрел на Раскольникова. Родион кашлянул, пытаясь как-то сгладить неловкость затянувшейся паузы, и наконец, решился на вопрос:

– Скажите, а храм работает?

Священник (Родион это понял по кресту на массивной цепи на груди седобородого) улыбнулся одними глазами и приятным баритоном ответил:

– Храм всегда работает, просто богослужения сейчас нет. А что Вы хотели?

– Да я собственно… – смутившись, так и не закончил фразу Родя.