Как всегда, некстати зазвонил телефон. Раскольников досадливо покосился на закрепленный в штативе смартфон, и тут же радостно улыбнулся; на экране отчаянно вибрирующего электронного помощника высветилось: «МАМА», – именно так, большими буквами. Родион провел пальцем по экрану, и через секунду увидел родное мамино лицо. Год назад, купив своей родительнице приличный смартфон, Раскольников почти весь отпуск извел на то, чтобы научить матушку использовать хотя бы десятую часть возможностей умной заграничной техники. Не все получилось, но видео звонки в мессенджерах мама все же освоила, и с тех пор связывалась с любимым чадом только так. Вот и сейчас, сначала возник мамин голос, как всегда, немного тревожный:

– Родичка, милый, ты меня слышишь?

А потом появилось и изображение. Мама сидела в ее любимом кресле в большой комнате их воронежской квартиры, места, где он родился и вырос, и куда так любил приезжать. Милый дом, где всегда уют и покой. И любовь, конечно. Сердце кольнуло сладкой грустью, но Родя тут же сбросил это секундное наваждение и постарался ответить, елико возможно, бодро:

– Конечно, мамуля! Что это ты так рано? И почему кутаешься в плед? Лето же на дворе. Неужели простудилась?

– Нет, слава Богу. Просто я плохо спала, а с раннего утра вдруг заныло сердце…

– Мама, это не шутки! Вызывай врача. Ты же знаешь, что это такое, – не на обеспокоенно отреагировал Родион. После смерти отца мать уже пережила один инфаркт, и за ее сердечным здоровьем пристально следили и он и сестра.

– Родичка, у врача я была только вчера, не волнуйся. Он сказал, что все хорошо. Это другое; я за тебя очень сильно распереживалась почему-то. У тебя все в порядке?

– Мамуленька, ну конечно! У меня все просто отлично. Работы – да, много, но тут ничего удивительного, поскольку сезон. Но поверь мне, я всегда нахожу время для отдыха и излишествами всякими нехорошими не увлекаюсь. А, как сезон закончится, – я ноги в руки и быстрее к вам.

– Ах, да знаю я тебя, – махнула на него с экрана родительница, – всегда у тебя все в порядке. Даже, если что-то и есть плохое, матери никогда не признаешься.

– Мама, ну правда, тебе абсолютно не о чем волноваться. Да ты вот хоть Марго спроси с Виталиком; они ведь от меня – меньше недели, как.

– Как же, спрашивала, да с пристрастием. Но они те еще темнилы, что сестра твоя, что муженек ее малахольный, так что доверия у меня к ним особого нету. А ты там один, город большой, близких рядом никого…

– Мама, не заводись, пожалуйста. Мне ведь не двадцать лет все же. И даже не тридцать. Справляюсь, поверь!

– Да возраст здесь не главное, сыночек. Ты в храм то хоть ходишь? Когда последний раз причащался?

Овдовев пятнадцать лет назад, мама, дотоле рьяной верой не отличавшаяся, начала регулярно ходить в церковь. Сначала просто посещала богослужения, потом стала все теснее общаться с верующими и батюшкой, потом с педантизмом советской учительницы взялась за изучение Заветов, и Нового и Ветхого, а последние семь – восемь лет, и вовсе стала, едва ли не самой прилежной прихожанкой. Когда Родион бывал на малой родине, она и его обязательно брала с собой на все литургии. Родя не отказывался, конечно, чтобы мать не огорчать, и даже не мог не отметить, что и со здоровьем у нее определенно наладилось (да хоть с тем же сердцем), но воспринимал это все же, как некий необходимый ритуал. Вот и сейчас Родион ответил на мамин вопрос, осторожно и дипломатично, стараясь подбирать слова:

– Да, понимаешь, когда? Работы сейчас действительно очень много, а свободного времени только и остается на поспать, да поесть, – какие уж там выходные.