Век мой короток – не жалко,

он длинней и ни к чему…

Но она петербуржанка

и бессмертна посему.

Шли столетья по России,

бил надежды барабан.

Не мечи людей косили —

слава, злато и обман.

Что ни век – все те же нравы,

ухищренья и дела…

А Она вдали от славы

на Васильевском жила.

Знала счет шипам и розам

и безгрешной не слыла.

Всяким там метаморфозам

не подвержена была…

Но когда над Летним садом

возносилася луна,

Михаилу с Александром,

верно, грезилась Она.

И в дороге, и в опале,

и крылаты, и без крыл,

знать, о Ней лишь помышляли

Александр и Михаил.

И загадочным и милым

лик Ее сиял живой

Александру с Михаилом

перед пулей роковой.

Эй вы, дней былых поэты,

старики и женихи,

признавайтесь, кем согреты

ваши перья и стихи?

Как на лавочке сиделось,

чтобы душу усладить,

как на барышень гляделось,

не стесняйтесь говорить.

Как туда вам все летелось

во всю мочь и во всю прыть…

Как оттуда не хотелось

в департамент уходить!

В день рождения подарок преподнес я сам себе.

Сын потом возьмет, озвучит и сыграет на трубе.

Сочинилось как-то так, само собою

что-то среднее меж песней и судьбою.

Я сижу перед камином, нарисованным в углу,

старый пудель растянулся под ногами на полу.

Пусть труба, сынок, мелодию сыграет…

Что из сердца вышло – быстро не сгорает.

Мы плывем ночной Москвою между небом и землей.

Кто-то балуется рядом черным пеплом и золой.

Лишь бы только в суете не заигрался…

Или зря нам этот век, сынок, достался?

Что ж, играй, мой сын кудрявый, ту мелодию в ночи,

пусть ее подхватят следом и другие трубачи.

Нам не стоит этой темени бояться,

но счастливыми не будем притворяться.

Лену Карпинскому

Шестидесятники развенчивать усатого должны,

и им для этого особые приказы не нужны:

они и сами, словно кони боевые,

и бьют копытами, пока еще живые.

Ну а кому еще рассчитывать в той драке на успех?

Не зря кровавые отметины видны на них на всех.

Они хлебнули этих бед не понаслышке.

Им всё маячило – от высылки до вышки.

Судьба велит шестидесятникам исполнить этот долг,

и в этом их предназначение, особый смысл и толк.

Ну а приказчики, влюбленные в деспота,

пусть огрызаются – такая их работа.

Шестидесятникам не кажется, что жизнь сгорела зря:

они поставили на родину, короче говоря.

Она, конечно, в суете о них забудет,

но ведь одна она. Другой уже не будет.

Собрался к маме – умерла,

к отцу хотел – а он расстрелян,

и тенью черного орла

горийского весь мир застелен.

И, измаравшись в той тени,

нажравшись выкриков победных,

вот что хочу спросить у бедных,

пока еще бедны они:

собрался к маме – умерла,

к отцу подался – застрелили…

Так что ж спросить-то позабыли,

верша великие дела:

отец и мать нужны мне были?

…В чем философия была?

Письмо к маме

Ты сидишь на нарах посреди Москвы.

Голова кружится от слепой тоски.

На окне – намордник,

воля – за стеной,

ниточка порвалась меж тобой и мной.

За железной дверью топчется солдат…

Прости его, мама: он не виноват,

он себе на душу греха не берет —

он не за себя ведь – он за весь народ.

Следователь юный машет кулаком.

Ему так привычно звать тебя врагом.

За свою работу рад он попотеть…

Или ему тоже в камере сидеть?

В голове убогой – трехэтажный мат…

Прости его, мама: он не виноват,

он себе на душу греха не берет —

он не за себя ведь – он за весь народ.

Чуть за Красноярском – твой лесоповал.

Конвоир на фронте сроду не бывал.

Он тебя прикладом, он тебя пинком,

чтоб тебе не думать больше ни о ком.

Тулуп на нем жарок, да холоден взгляд…

Прости его, мама: он не виноват,

он себе на душу греха не берет —

он не за себя ведь – он за весь народ.

Вождь укрылся в башне у Москвы-реки.

У него от страха паралич руки.

Он не доверяет больше никому,

словно сам построил для себя тюрьму.