Без партий, следуя аргументу Шаттшнайдера, мы остаемся либо без реальной демократии, либо без реального представительного правления, либо с урезанным вариантом демократии, лишенной своей массовой составляющей, поскольку именно эта часть наиболее зависит от партий. В результате получаем редуцированную версию конституционной демократии мэдисоновского образца, либо постмассовую демократию по типу республиканской политии Петтита (Pettit, 1998: 303), либо концепции современного управления в духе «участия заинтересованных сторон» (stakeholder) и «эффективного решения проблем» (Kohler-Koch, 2005). Эти варианты политической организации вполне можно помыслить, но в них именно массовая составляющая практически сходит на нет и ни выборы, ни партии не сохраняют своего привилегированного статуса.

Когда демократия в понимании Шаттшнайдера становится «немыслимой», начинают доминировать иные ее формы. Следовательно, современная дискуссия о демократическом обновлении, представленная как теоретиками, так и практиками вроде Эми Чуа и Фарида Закария, сводится к поиску новых институциональных форм демократии. Большинство подходов сходится на следующих требованиях: во-первых, демократия должна работать; во-вторых, восприниматься легитимной; в-третьих, не опираться более на народный контроль или массовую подотчетность.

Проясню, что я понимаю под отсутствием или кризисом партий. Во-первых, очевидно, что партии все менее успешно привлекают обычных граждан, голосующих пассивнее, чем раньше, все менее успешно вовлекают их в политику и поддерживают их партийную преданность, выраженную в самоидентификации с партией и в формальном членстве. Граждане в этом смысле уклоняются, самоизолируются (withdrawing) от конвенциональных форм политического участия. Во-вторых, партии уже не могут адекватно поддерживать статус своих лидеров, предпочитающих опираться на другие политические институты и извлекать из них политические ресурсы. Опираясь на партии, лидеры используют их как проходную ступень для занятия других политических позиций. Партии деградируют в результате взаимного процесса уклонения или отказа от участия, в результате которого граждане возвращаются в частную жизнь или выбирают специфические, часто возникающие ad hoc формы представительства; лидеры оставляют свои партии, переориентируясь на другие институты, с помощью которых им легче исполнять свои функции управляющего или госслужащего. Партии терпят неудачу, так как их функциональное пространство – традиционный мир партийной демократии, где граждане поддерживали политических лидеров и отождествляли себя с ними – в настоящее время опустело.

В ЭТОЙ главе я сосредоточусь на доказательстве массового уклонения и отстранения от традиционной политики и проанализирую опустошение того пространства, в котором должно было бы наиболее активно развиваться взаимодействие между гражданами и их политическими представителями. Этот процесс уже достаточно подробно описан и изучен как в научной литературе, так и в экспертных комментариях. В них, однако, часто игнорируется, насколько распространенным и всеохватным стал этот процесс. Более того, не все аспекты массового уклонения были одинаково кропотливо рассмотрены, в связи с чем полный диапазон изменений не подвергался глубокому и качественному анализу. В этой главе, компенсируя данные упущения, мы продемонстрируем всю широту и разнообразие способов отстранения от политики вне зависимости от их распространенности. Здесь и далее я предполагаю, что уклонение и отстранение являются показателями растущего безразличия к политике – точнее, к публичной Политике с большой буквы, но не обязательно к субполитике по Беку (Beck, 1992; Бек, 2000)