. С одной стороны, в демократии есть конституционная составляющая, которая основана на системе сдержек и противовесов и предполагает власть для народа. С другой стороны, в ней есть массовая составляющая, выраженная в массовой и индивидуальной вовлеченности в политику и в политическом участии, гарантирующем власть народа. Эти две различные функции сосуществуют и дополняют друг друга. Тем не менее, хотя они и задумывались как два элемента в единой демократической системе, со временем они распались и начали вступать в противоречие друг с другом как в теории, так и на практике. Например, в попытке описать новые режимы, возникшие после коллапса коммунистического блока в 1989 году, родились понятия нелиберальных или электоральных демократий (Diamond, 1996; Zakaria, 1997; Закария, 2004б), сочетающих свободные выборы – массовую демократию – с ограничением прав и свобод и чрезмерной концентрацией исполнительной власти, потенциально готовой к злоупотреблениям. Как показывают многочисленные исследования этих новых демократий, массовая и конституционная демократии, похоже, больше не обязательно связаны друг с другом.

Таким образом, концептуальные различия между массовой и конституционной составляющими демократии на практике оказались гораздо более важными. Развитие демократии сопровождается изменением их веса: массовая составляющая становится гораздо менее значимой, чем конституционная. От их взаимного практического отделения конституционная составляющая выиграла, а массовая – проиграла. Закария, наиболее внятный автор в этой области, считает именно конституционную, а не массовую составляющую необходимой для выживания и благополучия демократии, ведь именно в ней кроется причина феноменального успеха демократии в западном полушарии: «На протяжении значительного промежутка времени в новой и новейшей истории отличительным признаком правительств Европы и Северной Америки была не демократия, а конституционный либерализм. Лучшим выражением „западной модели“ служит не массовый плебисцит, а беспристрастный суд» (Zakaria, 1997: 27; Закария, 2004б: 59). С этой точки зрения, самым полезным для демократии институтом являются не выборы – или не выборы как таковые, а суд или, по крайней мере, сочетание судов с другими видами неэлекторального участия. В самом деле, в литературе по качеству государственного управления (good governance) для развивающихся стран представлена ясная формула эффективной демократии: НПО (неправительственные организации) + суды = демократия. Акценты расставляются так, что «развитие гражданского общества» считается допустимым условием, опора на правовые процедуры – необходимым, а выборы – необязательным (см. также: Chua, 2003).

Схожую логику можно наблюдать в различных подходах к конституционной реформе в странах с развитой демократией, в частности, к реформам в контексте ЕС. Здесь демократия также может быть переопределена через снижение важности массовой составляющей. Как, например, заметила Мишель Эверсон в своем обсуждении работы Майоне (Everson, 2000: 106): «Немажоритарная идея… настойчиво утверждает, что изолирование рыночного управления от политических сил служит целям демократии, поскольку защищает демократически установленные обществом цели от хищнического поведения временщиков во власти». В этом мы видим очевидное противопоставление: с одной стороны, объективно установленные обществом цели, с другой – требования временной (вследствие своей избранности) и, следовательно, хищной элиты. Первые поддерживаются сетями качественного государственного управления, вторые – грубой силой и амбициями народных избранников. Исход битвы очевиден. В других областях и в контексте других процессов мы наблюдаем, по-видимому, ту же самую историю. В своем обзоре новых способов представительства Марк Тэтчер и Алек Стоун Суит (Thatcher and Stone Sweet, 2002: 19) подчеркивают возрастающую важность «процедурной легитимности», в соответствии с которой «процесс принятия решений немажоритарными организациями оказывается лучше, чем закрытые и нередко тайные переговоры в кабинете министров и в кулуарах исполнительной власти». В этом случае преимущества прозрачности, законности и доступа для всех заинтересованных сторон (stakeholder) противопоставляются ограниченности и искажениям, связанным с партийной политикой, и считается, что они ведут к процессу, предполагающему «справедливую и демократическую замену подотчетности перед избирателями». Эта идея проявляется еще сильнее при адаптации принципов нового государственного управления к управлению политическими организациями и общественным сектором. Подотчетность здесь основывается не на мнении избирателей и требованиях общества, а на принципах экономической эффективности, беспристрастности процедур и производительности (см., напр.: Peters, 2003: 125).