Ребекка записывала идеи, чувствуя, как воодушевление снова нарастает в команде. Даже мрачные новости из Питтсфилда, казалось, придали их работе новую неотложность и значимость.

– Хорошо, давайте разделим задачи, – сказала она, когда обсуждение стало заходить в технические дебри. – Раджив, ты занимаешься архитектурой метамодели. Сара, на тебе лингвистические аспекты – как мы будем транслировать концепции между разными семантиками. Аиша, ты начинаешь работу с суфийскими текстами, которые принес Майкл, интегрируешь их в исламскую модель. Я займусь общей координацией и интерфейсом для пользовательского доступа.

Ребекка сделала паузу и обвела взглядом команду:

– Что-то мне подсказывает, что следующие несколько недель мы будем спать еще меньше, чем обычно.

Раджив шутливо застонал, но в его глазах светился азарт, который всегда появлялся перед сложной технической задачей:

– Хорошо, что моя девушка уже привыкла к тому, что я пропадаю неделями и возвращаюсь с видом безумного ученого.

– А у меня свидание с кофемашиной, – улыбнулась Сара, направляясь к зоне отдыха. – Кому еще сделать?

По мере того как ночь опускалась на Сан-Франциско, в лаборатории продолжалась работа, которая закипела с новой силой. Их маленькая команда работала как единый организм – каждый занимался своей частью проекта, но при этом постоянно взаимодействовал с остальными.

Новая архитектура «Унума» наконец-то начала обретать форму. На больших мониторах визуализировались связи между различными религиозными концепциями, как они переводились из одной системы координат в другую. Постепенно в этом хаосе связей начали проявляться устойчивые связи – этические принципы, которые в разных формулировках присутствовали во всех традициях.

Майкл, к удивлению команды, стал чаще обычного появляться в лаборатории.

Примерно через неделю после получения суфийских текстов, когда первые результаты новой архитектуры уже начали проявляться, Ребекка подошла к Майклу, задумчиво смотрящему в окно с остывшей чашкой кофе в руке.

– Пенни за твои мысли? – тихо спросила она, подходя к нему.

Майкл слегка вздрогнул, выходя из задумчивости:

– Просто размышлял. Знаешь, я всегда был скептиком в отношении религии. Видел слишком много конфликтов, слишком много ненависти. Но наблюдая за вашей работой, за тем, как вы находите эти общие нити в разных традициях… Это заставляет меня задуматься. Возможно, проблема не в самих религиях, а в том, как люди их используют. Возможно, в основе действительно лежит что-то общее, что можно назвать… не знаю, чем-то универсальным?

Ребекка улыбнулась:

– От скептика до почти – верующего? Это прогресс.

– Не издевайся, – хмыкнул Майкл. – Я все еще считаю, что большинство религиозных догм – это продукт своего времени и культуры. Но ваша работа показывает, что под этими культурно-обусловленными слоями может лежать нечто более фундаментальное. Общечеловеческое понимание добра, справедливости, сострадания.

Их разговор прервал возбужденный голос Раджива:

– Ребекка! Майкл! Идите сюда, вы должны это увидеть!

Они поспешили к центральному столу, где Раджив, Сара и Аиша уже собрались вокруг большого экрана.

– Мы запустили первое тестирование новой архитектуры, – объяснил Раджив, его глаза лихорадочно блестели от возбуждения. – Задали простой вопрос о том, как различные традиции понимают сострадание и что считают его высшим проявлением. Вот что мы получили.

На экране постепенно формировалась сложная трехмерная структура связей – каждая религиозная традиция была представлена своим цветом, и от них тянулись линии к центральным концепциям. В центре этой паутины из тысяч связей явственно выделялся ключевой кластер – принцип, который в разных формулировках присутствовал во всех традициях: сострадание к другим как осознание их страданий и желание уменьшить их, даже ценой собственного комфорта или безопасности.