– Дааа, – протянул Мажит-агай, – тяжело простым людям жить.

– Не сладко, верно. Только вот я думаю про царя. Его батюшкой зовем. Как же его убирать? С кем останемся?

– Ты, Тимоша, не спеши. Подумай, по сторонам еще посмотри. К примеру я, с 13 лет без отца, без матери. Стал по Уралу скитаться, чтоб с голоду не помереть. Своих ребятишек в деревне читать писать учил, чернорабочим на чугунном заводе работал. Ладно шакирдом в медресе Зайнулла-ишан взял. Чтоб не выгнал, золото добывал у татарских миллионеров Рамиевых, к казахам в степи ездил, грамоте детей учить. Первый рассказ свой в Казани напечатал, «Жизнь прошедшая в нищете» называется. Хочешь, дам почитать. Я твою жизнь без твоих рассказов знаю, сам такой. Постарше только мытариться начал. Ты уж больно маленький без отца остался. А так – все одно. А кто во всех наших бедах виноват? В том, как мы живем? На заводах, погляди, как рабочие горбатятся? Ни света, ни техники. А с Европы прогресс идет. И техника, и созидание. Да и на башкир погляди, от русских отстают, забитые совсем. Неет, Тимоша, рыба с головы гниет.

– Ладно, Мажит-агай, ты мне шибко помог, давай свою книжку, почитаю, покумекаю.

– Пойдем, дома есть одна, только ты ее прячь, хозяину не показывай, кто знает, что там у него на уме.

– Да, он револьверы делает на революцию, – ляпнул Тимофей и осекся.

– Вот те на, – удивился Мажит-агай. – Я думал, всех уфимских знаю, кому Миколка не нравится… Тогда читай, не опасайся, а я как-нибудь к вам зайду, поговорим с Дмитрием Семеновичем.

Пришел Тимофей с книжкой в комнату свою, чтоб спокойней было, половицу под кроватью поднял, и спрятал книжку в углу. Береженого Бог бережет.

Примерно через месяц после этого разговора с Мажитом, хозяин опять гостей собрал. Стали выпивать. Дмитрий Семеныч Тимофея нахваливает:

– Вон, робяты, мой мастеровой, Тимоша, страсть какой кузнец получился, меня за пояс заткнет. Как взял я его, кузня в два раза больше работы делает. На лету все ловит. Ювелирничать только ему не нравится. Ну, на то Сергей есть. Айда выпьем за его здоровье, робяты.

Тимофею радостно, чарку выпил, другую, язык и развязался. Больно ему хотелось своим Дмитрий Семенычу стать, батьки —то не хватало:

– Я, робяты, ваш наскрось. Чего в теплушке баете, то и сам знаю, ваш я. Вон, мне друг мой, Мажит-агай книжку свою дал читать «Жизнь в нищете», сам читаю, и вам дам.

Не успел договорить, как здоровяк с красными пьяными глазами рядом с Семеновичем сидевший, перекинулся через стол и схватил Тимофея за грудки:

– Чаво ты слыхал в теплушке, повтори! А ну, выходь со мной!

Он потащил его за плечо, вон из кухни. Хозяин кузни пошел следом. В коридоре здоровяк прижал Тимофея к стене, локтем давит на кадык. Плохо дело. Дмитрий Семеныч подоспел вовремя:

– Охолони, Саня, осади, говорю. Не трожь парня. Свой он. Надежный, никому не скажет. Я проверял уж. Стой, кому говорю, отпусти.

– Нее, щас я его уберу, чтоб не трепалси.

Дмитрий размахнулся и сунул кулаком в нос Сане.

– Ты чего, Семеныч, за Иуду мне в нос.

– Не Иуда он, говорю. Не слышишь меня. Парень проверенный. Ручаюсь за него. Отойди.

Здоровяк отпустил Тимофея недовольно:

– Ну, поглядим какой он свой. Ты, Семеныч, с энтих пор за него в ответе. Если чего, не серчай.

С этого дня хозяин кузни стал за Тимофеем следить, куда ходит, с кем речи ведет, чего делает. Ну да что уж, сам виноват, язык самогонкой развязал. А с другой стороны, стали вечерами много с ним говорить про несправедливости вокруг. Книжки Мажитовы носил, читали за керосинкой. Днем за кувалдой, вечером с хозяйкой Евдокией резину плавил, галоши для офицеров клеил, резиновые подушки для больницы. Ночью за книжками. Засыпал на ходу. Три года минули – и не заметил.