– Поглядел? Теперь молчи. Ато без работы останешься, полиция меня загребет. И остальным не говори. Не доверяю я всем. Тебе доверяю. Иди, гляди, тебе тоже польза будет. Времена дурные грядут, чую, скоро револьверы нужны будут.

– Почто так?

– В народе шепоток идет, скоро буза будет. Рабочий народ оружием запасается. Себя защищать и семьи.

– А может, обойдется?

– На бога надейся, а сам не плошай. Поживем, увидим. Спать иди, утром работать.

Тимофей почесал вспотевший затылок и потопал досыпать ночь.

Ближняя неделя прошла без бузы, тихо. Самовары, кастрюли, колокольцы, серьги, лужу, паяю, всем помогаю… А к воскресенью хозяин собрал гостей. Накрыли столы, гармошку вынесли, людей полна горница, поют, пляшут. Тимофей на гармошке знатно меха растягивал, частушками сыпал. Нет-нет, да на хозяина с друзьями поглядывал. А те выпили, попели, посмеялись, байки потравили, и ушли куда-то. Ну, Тимофей, не будь дурак, гармошку передал парню в картузе, а сам вслед за хозяином. Прошел насквозь по двору потихоньку, на заднике, где теплушки стояли (там кур и индюшек разводили) услышал голоса, разговаривали приглушенно. Прислонился ухом к стене. Разобрать толком не разобрал, услышал только: «Царю Миколке конец скоро, надо поболе револьверов собрать». Тимофей от слов качнулся, задел вилы, они упали. Голоса в теплушке затихли. А он, пятясь, сиганул через забор и оббежав, снова заскочил на гулянку. Отобрал гармошку: «Раз прислал мне барин чаю и велел его сварить, а я отроду не знаю, как проклятый чай варить». Гости подхватили хором: «Барыня ты моя, сударыня ты моя». Через минуту вошел хозяин с товарищами. Осмотрелся вокруг, все на месте. Взял чарку, махнул. И подмигнул Тимофею.

Гулянка закончилась за полночь, все разошлись, Тимофею не спалось. Лежал на кровати, в голове крутились слова из теплушки про царя Николая и последние дни. Стало страшно. Что там впереди… Только вроде в жизни успокоился, работа ладная, люди неплохие вокруг. А тут, на тебе – царя скидывать собрались. Страх одолевал, сковывал. Думал, думал, да все ж решил погодить к мужикам прилепляться. Царь-то все ж – батюшка. А он, Тимошка, полжисти уже без батюшки своего прожил, тяжело без отца. Они—то все с отцами живыми, а ему, еще не окрепшему, где батюшку-то искать… Так и уснул в думках.

Наутро разбудила хозяйка стуком в дверь:

– Тимофей, лудить пора.

Соскочил от неожиданного голоса, чуть в подштанниках за дверь не вылетел. Остановился. Плеснул холодной водой в глаза. Вздохнул. Оделся и вышел в работу.

После гулянки особых неожиданностей не было. Месяц кряду каждый занимался своим делом. Только раз Тимофей в выходной сходил на встречу с Мажитом, постояли около Народного Аксаковского дома на Голубиной улице. Поговорили друг про дружку.

– У меня дед Владимир, как мать сказывала, четыре десятины у писателя Аксакова купил. Сами – то они с бабкой Домной из Симбирской губернии переехали.

– Про дешевые башкирские земли услышали? – спросил Мажит-агай, разглядывая Аксаковский дом.

– Ну да, дед-то думал, купит поболе, а приехал, так узнал, башкиры все свои земли банкам продали задешево, а потом кто богаче, тот у банков скупил. Вон помещик Камелов, от которого я сбег, больше 900 десятин набрал. А дед только 4 осилил, в 4 верстах от Кармаскалов. На горе мазанку поставил и хлев на корову с лошадью. В овраге озеро запрудил, воду добыл. С него Аксаково повыросло, 100 домов и боле. Нужда прижала, стал дед мельницы муллам ладить в Карламане, в Кармаскалах, а отец мой, Данила при нем, а потом и сам с 14 годков у муллы Кармаскалинского остался кузнецом, мельником, строителем. До 17-ти проработал. Отдыху не было, захворал, домой отвезли. Мать отходила, на ноги поставила, задумали они его женить. Невесту сосватали, красивую, хорошую, только безземельную, как и дед Владимир. Взял Дуню не одну, а с родителями слепыми, и их поволок по жизни, и себя. На мулловых мельницах пропадом пропадал, ни дня, ни ночи не знал, ни жары, ни холода. Так и сгинул в мороз из-за мельничного дела, лед в самую стынь в одной рубахе с колеса колол, чтоб завести. За то и нас малых с матерью ни с чем оставил. Там и начались мои мытарства в помещичьем подворье.