– Шиш? Тятя так говорил, про шиш.

– А где он у тебя, тятя-то?

– Помер. Давно уж, я маленький был. Мельницу на святки в реке ото льда отбивал, простыл, сгорел в три дня.

– Сирота значит.

– Мать живая, братья есть. Маненько обросту деньгами, им гостинцев отвезу.

– Оно и правильно. Только здесь ты деньгами – то обростать шибко долго будешь. А если сгорит магазин-то? Нынче вон пожаров сколь было. Опять вшей кормить подашься?

– Нет, обратно никак нельзя, буду другую работу здесь искать.

– Так, говоришь, отец мельницы ладил?

– Инженерил. Просчитывал, как запруду сделать. Какое колесо ставить, от начала до конца все сам, мужики на подхвате, и я между ног. Тятя и кузнец, и жнец, и на дуде игрец.

– Так, давай-ка тятино дело продолжать, Тимоша. Иди ко мне учеником, на три года. Я тоже инженерное дело знаю. Кузнечить и слесарить обучу, на себя работать станешь.

– Кузнечить? Верно говоришь? Не обманешь?

– Чего мне тебя обманывать, вон у меня двое ужо работают и учатся. От отцов оторвал, договорами взял на три года. Учу. Живут. Не жалуются.

– Дмитрий Семеныч, пойду к тебе. Верой и правдой работать буду.

– Ну вот и сладили. Шурину я сам скажу, что тебя забираю. Пошумит маненько, да угомоню. Доработай нынче, а вечером приходи.

Весна в Уфе дышала первой пылью мая и новой зеленью, дрожащей на легком ночном ветерке. Тимофей вышел из магазина, закинул пиджак за плечо, улыбнулся впервые за много лет, вздохнул широко и тихонько пошел в свою новую жизнь.

Мастеровой дом на Большой Казанской еще светился окнами. Тимофей вошел, закрыл за собой ворота и увидел Дмитрия Семеновича в фартуке и с клещами:

– Пришел? Авдотья, Тимофей пришел, определи парня.

Из дома вышла жена Голубева:

– Доброго здоровья. Заходи в дом.

– И вам здоровья. Мою маму тоже Евдокией, Авдотьей звать.

Дом оказался вытянутым, как вагон, по обеим сторонам- комнаты, посередине – темный коридор. Голубева остановилась перед третьей дверью слева, открыла ключом, толкнула ее. Комнатка возникла небольшая, с окном, кровать, стол, табурет, керосинка, тумбочка – умывальник, чистый рушник, тканый коврик на полу, чисто.

– Столуемся все вместе, кухня прямо и направо. Вода, дрова зимой, все помогать будешь. Что, нравится?

– Благодарствую, нравится. Не подведу.

– Иди поужинай, парни еще щи хлебают.

На кухне за добротным темным дубовым столом сидели два парня.

– Здоровы будьте, – поздоровался Тимофей.

– И тебе не хворать. – отозвался рыжий бородатый мужик. – Новый что ль?

– Дмитрий Семеныч у магазинщика сосватал.

Рыжий облизал ложку, вытер руку о рубаху, протянул Тимофею:

– Степан.

– Тимофей.

– А это Серега. – кивнул он на второго помоложе и похлипче. – Он больше по ювелирному делу, я по кузнечному. Наливай, щи ишо остались.

Тимофей взял железную миску, налил густых щей с мясом, отломил краюху ржаного хлеба и выхлебал все дочиста. После сходил к хозяйке, спросил, не надо ли чем помочь, она ответила, чтоб воды принес в кухню и шел спать.

Справившись быстро, Тимофей снял одежду, умылся, и в рубахе и подштанниках с удовольствием растянулся на чистой кровати. Не спалось. Каких только мыслей не крутилось в голове. Вспомнил и помещичьи побои, и свиней с гусями, и маму в слезах, и отцовы руки, и пока вспоминал, медленно впадал в сон…

Утро пришло быстро, красное как кузнечный горн, солнце стало нагревать окно с прозрачной занавеской. В дверь постучали:

– На работу!

Тимофей соскочил, быстро оделся и вышел в коридор. Степан, на ходу натягивая рубаху, тоже торопился к выходу.

– Здорово.

– И тебе здорово. Айда быстрее, хозяин опозданий не любит, заставит до ночи молотом бить.