Авторитетный Чел безразлично смотрел на Лупоглазку. «Знаешь, – процедил он сквозь зубы, – сказал бы я тебе: ну и пидор же ты! Но для тебя это похвала… Двигай булками, я с мужчинами разговариваю».

Бриллиантовая улыбка поползла с брылястого личика. Лупоглазка ещё продолжал сиять, но уже бочком протискивался между охранниками обратно к гримёрной. Именно что – двигал булками. На булках тоже играли стразы.

«Ладно, – Авторитетный Чел вздохнул и на прощание крепко пожал нам с Дядей руки, – спасибо ещё раз. Пойду я к этим… голубцам. На такую херню такие бабки уходят! Лучше бы слона в зоопарке накормили».

По дороге домой я рассказал Дяде, как познакомился с Авторитетным Челом. И про гитару – без лишних подробностей. А дома Дядя изложил мне одну из своих теорий.

Много лет спустя – естественно, с подачи Любимой Жены – я наткнулся на похожую мысль в книжке Модного Писателя. Может, чувак подслушал её у Дяди – тот под настроение выступал в разных компаниях. А может, как заметил другой писатель, просто стаи идей носились в воздухе. В книжке сказано было примерно так: «У продвинутого парня выбор небольшой – работать или клоуном у пидарасов, или пидарасом у клоунов».

В Дядином исполнении речь шла о пидарасах среди клоунов и клоунах среди пидарасов, имела совершенно другой смысл и выглядела действительно целой теорией. Пожалуй, первый раз в жизни он говорил со мной так серьёзно. И я впервые подумал, что Дяде-то уже полтинник стукнул…

«речь не педерастах, а именно о пидарасах, – говорил Дядя, – большая разница! Педераст – это гомосексуальная ориентация, а пидарас – поганая жизненная позиция. С кем человек трахается – его личное дело. До тех пор, пока это не становится профессией и пока он не начинает этим торговать… Пидарас – совсем не обязательно гомосек, но непременно тварь. Ты ведь с ДПСниками сталкиваешься?»

«Клоуном быть не стыдно, – говорил Дядя. – Ты ещё поди, найди хорошего профи! Зря, что ли, меня в Столицу из Промышленного Города выписывают? Настоящий клоун вроде шутит, а на самом деле заставляет публику душой трудиться, уж прости за высокий стиль. Это искусство, между прочим!»

«Клоуны развлекают публику, – говорил Дядя, – а потом среди них появляется пидарас. Один-единственный гнилой пидор. Затесался, просочился, протолкнули… Вроде бы хрен с ним. Хочет быть пидарасом среди клоунов – пожалуйста! Но публике он начинает нравиться! Потому что без мыла куда угодно проскользнёт. Настоящий клоун ведь публику поднимает до своего уровня, а пидарас – опускается до неё, и ещё ниже, и её за собой тянет… Так вот, появляется первый пидарас, следом без мыла лезет второй, потом третий. Другие клоуны прикидывают, что почём, и тоже становятся пидарасами: вот уж точно, паршивая овца всё стадо портит!»

«А публика-то ведь тоже к пидарасам привыкает! – говорил Дядя. – И на других уже не реагирует! Сцена – только для пидарасов. Наша эстрада – пидарасы сплошь. Не педерасты, а пидарасы – понимаешь? Девяносто девять из ста! И что делать, если я не хочу быть клоуном среди пидарасов? Сейчас всё просто. Не нравится? Ищи другую профессию. Такие дела, племяш. Я – мастер, а места мне из-за пидарасов нет. И публика испорчена безнадёжно».

Видно, к пятидесяти годам Дядя крепко подсел на философию. Потому что теория у него оказалась не одна. И постепенно, приезжая снова и снова, он выложил мне всё, что думал по разным поводам.

«Мы с тобой счастливые люди, – говорил Дядя. – Мы музыку знаем, мы её слышим и играем. Но ведь немало народу считают, что они – такие же… типа, музыканты. Добро бы лабали дома или у костра, среди своих. В караоке глотку драли… Кухонные радости, сколько угодно. Так ведь нет – эти лезут на сцену, в эфир, всюду! А что они знают и играют? Три аккорда! Паршивых три аккорда – и всё!»