Я не еврей, так ведь и как бы коза у меня была не одна. Две.

Зато теперь – свобода! Даже какой-то злой азарт появился: ну-ну, посмотрим, как вы без меня. Уж я-то без вас не пропаду, золотые мои!

Дуры.

Нашли, когда свалить. Когда наконец-то весь мир лежит у ног! И я ведь ничего не украл ни у кого, не отнял! Всё сам – своими ногами прошёл, собственным лбом прошиб; вот этими руками, этими пальцами – каждую нотку, каждую денежку… Столько лет, не поднимая головы и не отрывая задницы!

Сегодня можно взять на спор любой – любой! – глянцевый журнал, а там что? Слава мне. Тернистый путь гитариста… неласковая судьба… потрясающая самоотдача… искромётный талант… немыслимая техника… заслуженное признание… триумф творческой личности… торжество музыки фьюжн… космические бездны джаза… И дальше в том же духе, три-ля-ля-септаккорд.

Мир у ног, говорю я Моей Гитаре и Любимой Жене. Деньги, успех, Почётное Звание… Теперь всё это – наше! Пользуйтесь!

И тут они говорят – нет. Ты, говорят, не гитарист. Ошибочка вышла. Ты гитараст – чувствуешь разницу? Ги. Та. Раст. Так что возьми все эти деньги, успех и Почётное Звание, сверни в трубочку и засунь… Впрочем, делай, что хочешь. Но – один. Без нас.

Ха! Да пожалуйста. В конце концов, художнику нужны свежие впечатления. А их просто через край.

Меня носят на руках. Я поднимаюсь над головами и плыву выше облаков дорогого парфюма. Выше всех, один. Плыву – и слышу скрежет внизу. Немузыкальный, жуткий такой скрежет и хруст. Это крошатся баснословно дорогие зубы, растиражированные миллионами жемчужных улыбок в тех же глянцевых журналах. Зубы, насмерть стиснутые от ненависти ко мне.

Надушенные и зубастые – элита шоу-бизнеса нашей Великой Страны – несут меня над головами. Сочатся ядом зависти и маскируют вонь свежайшими ароматами из последних коллекций. Крошат во рту драгоценный стоматологический фарфор вениров. Захлёбываются от бессилия смрадной слюной…

…потому что потрескавшиеся зубы – это так, семечки. У них вся жизнь сейчас трещину дала!

Зубастые и ароматные живут с того, что доят публику. Скот – или, попросту говоря, быдло.

Быдло хавает, что дают. Эти – скармливают быдлу поганую сурепку. А если обнаружится, что есть хавчик повкуснее? Голимый сорняк будет уже не нужен. Быдло перестанет доиться, да ещё затопчет сгоряча…

Попсе страшно. Попса скрежещет зубами. А делать нечего: приходится носить меня на руках. Проморгали!

Я демонстративно кайфую, как и положено небожителю – располагает колыхание над чужими головами. А эти с радостью убили бы меня сию секунду. Бросили, чтобы я рухнул со своей высоты и разбился вдребезги. Только каждому страшно бросить первым, вот и тащат…

В общем, теперь скучать не приходится. Жаль, нет рядом Моей Гитары и Любимой Жены, с которыми всегда всем делился… Ладно, как-нибудь обойдусь. Тёток офигенных на мой век хватит. А говорящая гитара… Эка невидаль!

В цирке, что ли, с ней выступать?

Дядя позвонил неожиданно.

В семнадцать лет я учился на первом курсе Института. Перспектива, утверждённая Отцом: за ближайшую пяти летку получить высшее техническое образование и превратиться в Настоящего Инженера. Поэтому, когда раздался звонок Дяди, я сидел в тоске перед листом ватмана и вяло прикидывал эпюру каких-нибудь поперечных сил или внутренних усилий при прямом изгибе.

Дядин театральный шёпот в трубке гулко рванул ухо. «Бросай всё, хватай гитару, ноги в руки – и ко мне. Это шанс!!!»

Как два родных брата могли вырасти настолько разными, ломали голову многие. Но никому не открылась тайна, почему младший – мой Отец – стал промышленным специалистом и уважаемым человеком, а старший – Дядя – цирковым музыкальным эксцентриком.