И тут на двери холодильника, между накопленными за годы фотографиями улыбок Яары и первым счетом за электричество, который мы оплатили сами, мои глаза заметили небольшую голубую бумажку: на ней почерком Яары, который невозможно спутать ни с каким другим, было написано единственное слово: «Прости».

Прости?

Что значит «прости»?

Что здесь произошло?

Спустя шесть минут, сделав двадцать одну безуспешную попытку связаться с Яарой и даже не заперев дверь, я побежал на станцию метро «Ланкастер Гейт» с такой скоростью, что мои легкие словно обмотало тысячью слоев полиэтиленовой пленки.

А когда поезд в конце концов остановился у края платформы, я начал проталкиваться внутрь, не обращая внимания на удивленные взгляды выходящих из вагона пассажиров.

И если бы в тот момент я мог говорить, а хоть кто-нибудь захотел меня слушать, я сказал бы ему, что это – мой первый раз.

Что девочка, которую я встретил много лет назад, стала любовью всей моей жизни.

Что за тридцать два года у меня был только один первый поцелуй.

Один первый секс.

И одна большая, настоящая любовь.

А теперь у меня случилось первое расставание.

И никто на свете не предупредил, что это все равно что быть раздавленным красным двухэтажным лондонским автобусом.

Было шесть часов вечера – время, когда поездам разрешается развивать максимальную скорость, но мне казалось, что эта поездка никогда не закончится.

В Оксфорде вагон на мгновение опустел, а потом снова заполнился туристами (с покупками в руках) и местными (без покупок), затолкавшими меня в самую середину, но когда поезд подошел к станции «Тоттенхэм Корт», я протолкался вперед, первым выскочил из вагона и побежал по перрону огромной станции в поисках выхода номер четыре, который показала мне Яара в тот первый раз, когда я поехал посмотреть на ее школу.

За четыре года я запомнил дорогу наизусть – направо на Черринг-Кросс, налево на Денмарк и снова направо на Мерсер до улицы Шелтон, – но ни разу еще не преодолевал этот путь бегом и обычно даже не ускорял шага, и теперь моя память не поспевала за моими ногами.

После стольких проведенных в Лондоне лет город вдруг показался мне совсем чужим: серым, скованным, переполненным и угрожающим.

Дважды свернув не в ту сторону и сделав лишний круг, я наконец остановился перед зданием из темного кирпича, похожим на старый фабричный корпус и одновременно на учреждение для душевнобольных, причем одноклассники Яары, тоже желавшие попытать счастья в кинобизнесе, рассказали, что в прошлом оно действительно выполняло обе эти функции.

Постояв, забыв код, под табличкой с надписью «Лондонская киношкола», я ворвался в красную дверь, открытую кем-то из выходивших оттуда студентов, и, борясь с запахом плесени, взлетел по узенькой лестнице на третий этаж.

С грохотом распахнув дверь в класс Яары, я обнаружил, что там никого нет.

И тогда я больше не мог сдерживать хлынувшие из глаз слезы.

Отчаявшись найти офис, в котором мы подавали заявление на получение стипендии, я открыл первую попавшуюся дверь, за которой горел свет, и, глядя вокруг ошалелыми глазами, произнес, едва дыша:

– Я ищу Яару Орен.

– Сэр, – оторвавшись от созерцания огромной тетради в клетку, лежащей перед ней на столе, удивленно посмотрела на меня пожилая секретарша, – вы не можете…

– Знаю, – ответил я, привалившись к косяку и пытаясь вдохнуть. – Но ситуация экстренная. Я разыскиваю Яару.

– Но я не уполномочена…

– Понимаю. – Я посмотрел на нее самым умоляющим взглядом, на который только был способен, прекрасно зная после пяти лет пребывания в этом городе, сколько бюрократических препон и вековых традиций надо преодолеть, чтобы всего лишь начать разговор. Хватит с меня на сегодня. Но мне нужны были ответы на мои вопросы, и сейчас же. – Мне трудно объяснить вам, насколько это важно. Пожалуйста…