Эскива вспомнила слова своего брата: если он так артикулирует, можно представить, как он делает минет. От артикуляции Томаса у нее самой дрожь проходила по коже и тело предательски тяжелело. Она подумала, что если бы мотив был быстрее, он мог бы не успевать проговаривать каждый звук так отчетливо, а вслед за этой мыслью она вдруг неожиданно услышала жесткий внутренний ритм в казалось бы бескаркасной льющейся мелодии. Эта не была канцона.

Это был строевой марш. И Томас успел бы выговорить все звуки, даже если бы пел вдвое и втрое быстрее. От такого понимания у нее по спине прошел мороз. Она представила это и возблагодарила бога, что малышка не понимает слов, а слышит только мелодию. В интонации ошибиться было невозможно, Томас пел о любви. Но слова этой песни были жуткими.

–Ты покинул меня однажды и назад никогда не жди, этот выбор делает каждый, ты навеки теперь один…

Когда Томас перешел к бесконечному рефрену «ты теперь один», повторяя его на все мелодические лады во всех тональностях, которыми располагал в камерном диапазоне, Эскива осмелилась прервать гипнотическое воздействие музыки и тихо приоткрыла дверь. Том повернул голову и одними глазами улыбнулся, потому что рот был занят бесконечным «ты теперь один».

–Она спит? – одним ртом спросила Эскива.

Томас кивнул, встал, одернул фрак и наклонился к кроватке, уверяясь, что колыбельная подействовала. Светловолосая, как русалка, девочка обещала стать точной копией отца. Эскиве это очень нравилось.

–Одно лицо, слава богу, – привычно улыбнулась она.

–Ничего, мальчик будет похож на тебя, – Томас уткнулся ей в шею.

–Но Том, я не хочу мальчика! – засмеялась она.

–Шкив, мальчика хочу я, – Том шутливо погрозил ей пальцем.

–Что тебе мешало постараться с первого раза?

–Я постарался, Шкив, ты хотела девочку!

Возразить было нечего.

У дверей Эскива надела туфли и сразу стала почти одного роста с Томасом. Ей нравилась эта разница положений, когда она могла глядеть ему почти прямо в глаза на людях и заглядывать ему в лицо снизу дома и в спальне.

Хлопнула пробка от шампанского. Во дворе стоял красный хорьх, Готфрид разливал вино в бокалы, расставленные на капоте.

–Маленькое домашнее предисловие!

Рейнхарду не так шел смокинг, как Томасу, но по крайней мере, он выглядел очень хорошо для человека, который лучше всего себя чувствует в вещах, которым по мнению Эскивы, самое место было на помойке, и уже лет десять назад.

Пока Томас пожимал руку Готфриду и брал у него шампанское, Эскива тихо спросила:

–Почему вы не вошли, мы могли были выпить в холле, – она подозревала ответ.

–А мы вошли, – так же неслышно ответил Рейнхард, – Услышали то, что услышали, и вышли.

–Спасибо, что заехали, – Томас взмахнул бокалом, – Мое появление будет безупречно.

Это было правдой, старый довоенный хорьх подходил для презентации намного лучше, чем машина Томаса.

–Не хватало еще самому садиться за руль в такой день, – подмигнул Рейнхард, усаживаясь на переднее сиденье рядом с Готфридом.

В церковь ангел явился заранее. Он стоял на своем месте у алтаря с самого утра, пока пастор Юрген готовился к венчанию, и ни на кого не смотрел. Когда люди начали собираться, обнаружилось, что свидетелем ангела является аптекарь Мюллер.

Эльке Нойманн, вся светящаяся, вошла в церковь под руку с отцом, непривычно спокойная, без тени улыбки на лице, и встала подле жениха, не поднимая глаз.

Все ждали, как ангел будет говорить, никто еще не слышал его голоса. И когда момент настал, он оправдал ожидания. Звучным голосом, глубоким, как органные низы, ангел начал произносить первые слова: