Ревность – понял Иван. Его терзала ревность. Он сообразил, что богатым, сильным, нежным, смешным – всем, всегда и везде предпочитают умных. Носятся с ними как с божками дикие племена. А его, Ивана, никто не любит, хотя он красивый, добрый и чувственный. Наслушавшись Веню и тайно сделав заметки, Иван принялся штурмовать шкаф, что привело к сокращению объемов производства самогона и негодованию тестя.

– Еще утром ушел тесть и нет до сих пор. Может, что случилось? – Иван готовился сунуть в духовку противень с уткой, как гробик в печь крематория.

Веня мечтательно взглянул на утку, вульгарно раскинувшую лапы, и сказал:

– Медом натри. Только нужно, чтобы он не подгорел. Мама так делает.

– Иван Николаевич хочет, чтобы я с ним сегодня к фёдорам поехал, прикинь! – будто не услышав, сказал Иван.

– Нафига? С тобой неприятностей больше.

Живя с тестем, Иван постоянно находился в напряжении. Иван Николаевич был ведущим, а Иван – ведомым. Приходилось подстраиваться: выбирать слова, позы, реакции. Тесть не третировал зятя, никак не ущемлял, но неосознанно выказывал презрение.

Во-первых, Иван находился в экономическом плену у тестя.

Во-вторых, он не ходил на рыбалку, не был способен толково обсудить ремонт «Нивы» и, самое главное, нудно источал недовольство бытием.

Иван думал так: «Презирает, потому что не знает, какой я на самом деле, а узнает – испугается». Приходилось прилаживаться не столько к этике, сколько к эстетике тестя. В этом смысле рассуждения Вени о спектакле оказались как нельзя кстати.

Иван пожаловался на отчужденность супруги Веры, но Веня не проявил заинтересованности. Неженатый и невлюбленный человек глух к подобным переживаниям. А толстый девственник особенно.

Впрочем, грызя морковку, Веня рассказал, что соседка Светлана, к которой он неравнодушен, сделала себе прическу, как у Марины Влади. Кто такая Марина Влади, Иван не знал, поэтому еще сильнее затосковал от скуки бесконечного весеннего дня.

Выпить они решили одновременно. Так в мюзиклах актеры разом начинают петь.

Через четверть часа после того, как Иван отправил утку в духовку, Веня выставил на стол соленые помидоры, отварную картошку и пузатые стаканчики. Солнце освещало всю комнату, драли глотки петухи, играла музыка с телефона, и потому сердца были взволнованы.

– Погнали, – тостовал Иван, – лишь бы не было войны и яйца были бы видны.

– Мягонький, – похвалил Вениамин, закусывая надтреснутым помидором.

Спустя час на столе стояла вторая пивная бутылка с самогоном. Пустая выглядывала из-под стола. Веня периодически заваливал ее ногой, потом опускался на колени, покрывал голову краем скатерти, как на исповеди, долго кряхтел и, наконец, поднимал бутылку. Ваня рассказывал, крича ему туда – под скатерть:

– Мой тесть продает самогон и фёдорам, и бунинцам, хотя, в принципе, он за фёдоров, потому что думает, будто фёдоры воюют за правительство. Но он же не хочет понимать, что фёдоров правительство мочит потихоньку, и все.

– Отсутствие убеждений – вот политическая позиция твоего тестя. Это она определяет его modus operandi. – Поглаживая красное пульсирующее лицо, Веня уселся на стул и облегченно выдохнул.

Иван напевал какую-то мелодию в ответ.

– Еще раз! – Веня поднял палец. – Отсутствие убеждений – это политическая позиция. У правительства тоже отсутствуют убеждения, поэтому за него большинство. А знаешь, какова цель правительства? Политическая, метафизическая – любая. Знаешь? Я могу сказать! Быть! – Веня хлопнул ладонью по столу и повторил: – Быть.

На улице смеркалось. Северный ветерок, который поднялся после обеда, утих. Вечер щекотал молодые сердца. Друзьям казалось, что они летят, как в детском сне – над домами и деревьями, – прочь из поселка. На самом же деле они стояли на крыльце с подожженными сигаретами и слушали сверчков.