– Давайте потанцуем! – предложила Полина.

Танцы были неотъемлемой частью любого праздника. Лола танцевать не умела и не любила: она и так к своему телу еле-еле привыкла, а тут еще двигаться нужно. В детстве, совсем маленькой, она танцевала, у нее есть фото, где они с папой – папа большой и толстый, а она маленькая и толстая – на пляже танцуют какую-то «ковырялочку»: руки в боки, пятка-носок, отковыривать песок… Но это не по-настоящему. На дискотеках Лола сидела в углу. Полина любила танцевать, так же как бегать, прыгать, играть в волейбол и лазить через заборы. Один раз она потрясла Лолу тем, что повторила танец, который исполняли девчонки из заставки «Звездного часа» – повторила, стоя спиной к телику. Идеально, не перепутав ни одного движения, выполняя каждое из них синхронно с теми смешными девчонками, будто была одной из них.

Полина включила магнитофон, поставила «Танцевальный рай», несмотря на отчаянные просьбы Олега и Сашки врубить что-то «крутое» (они принесли какие-то свои сборники – с матерными хитами). Лоле казалось, что Полинины руки, ноги, взлетающие вверх пряди волос чертят в воздухе какие-то знаки; так же любовалась Лола людьми, которые размашисто ставили свою подпись на бумаге. Музыка дергалась, Полина танцевала. Она была не по погоде легко одета: в джинсах и коротком топике, а точнее – обрезанной и завязанной узлом на животе майке, без лифчика; Лоле стало стыдно, что она заметила Полинины соски. Только бы сейчас не начался медляк, тогда ее точно кто-то обнимет и почувствует сквозь ткань…

– Иди, потанцуй, Лолка, – наклонился к ней Сашка. – Потряси жиром. Хоть поржем.

Лола сделала вид, что ничего не слышит: она больше не лезла в драку, как в младшей школе, хотя и немного бесилась внутри. Как назло, ее предчувствие оказалось вещим: медляк. Заиграла «Потому что нельзя быть на свете красивой такой».

Ребята стали разбиваться на парочки: Полину пригласил Олег, Олеську – Сашка; Влад демонстративно делал вид, что занят распитием фанты и поглощением торта. Куда ему, хромому, танцевать? На Лолу он бросал взгляды, полные ненависти, заливался краской и нервно прикрывал рукой дергающееся ухо. Песня была очень, очень, очень длинная, такая, что Олегова рука успела опуститься с Полининой талии до попы – и опять вернуться на талию, и опять опуститься, и опять… целых четыре раза. Лоле хотелось плакать. Когда песня окончилась, Олеська, танцевавшая с Сашкой (тот вел себя не в пример приличнее Олега), возвращаясь на свое место за столом, нагнулась к Лоле и прошептала:

– Что, джентльмены больше не предпочитают блондинок?

Лола встала и пошла к выходу. Она коротко попрощалась с Полиной; надо свалить побыстрее, а то еще Яковлев, которому тоже пора бы уходить, навяжется в попутчики. Заплакала она только тогда, когда поняла, что никто за ней не увязался – она одна. В сердце вгрызалась боль от всего сразу – от Сашки, от Олеськи, от Влада, который наверняка был даже рад, что хромой: по крайней мере ему не пришлось танцевать с Лолой… От своего уродства. От Полининой красоты.

Маршрутка. Сквозь слезы Лола разглядела тридцать восьмой номер (шел в ее сторону) и

плюхнулась на заднее сиденье. На следующей остановке в маршрутку залез мужик, выглядевший весьма по-балбесовски: мято, грязно и пьяно. Сел напротив нее и сразу, едва маршрутка тронулась, влетел головой в Лолин живот; ее едва не вырвало всем деньрожденным меню – фантой, тортом и водкой. Лола тут же пересела так, чтоб напротив мужика было пустое место, но это не помогло: он умел летать и по диагонали.

– Ох и красотка ты, девонька! – сказал мужик, чуть не попав в Лолины объятия на очередном повороте. – Вишь, как меня к тебе тянет!