– Да чтоб ты сдох! Уходи! А я останусь, сука, понял! Я главный! – шарахнул кулаком по столу и вышел из комнаты на балкон, покурить.

«Нет, – подумал Андрей, – главный не ты, не Ельцин, главная – мама». Маленькая женщина, знавшая наизусть много стихов.

Андрей кусал губу, перед глазами расплывался телеэкран, тоска поднималась откуда-то из глубины – из такой, что он даже не догадывался, что в его душе она есть, такая глубина.

Он понял, как плохо отцу.

К моменту возвращения мамы отец выбрался из запоя, даже помог Андрею навести порядок в квартире.

Именно в те дни конца 1999 года, когда мама болела, Андрей Куйнашев и освоил домашнее хозяйство: готовку простых блюд, уборку и прочие вещи, скучные, но необходимые для того, чтоб в отсутствие женщины не превращаться в скотину.

Лоле никогда не нравилось собственное лицо – круглое, толстое. Щеки эти! Весь жир в них копится, в них, да еще в задней части туловища. (У человека жопы нет; у жизни есть, а у человека нет! Все, расходимся.)

Пиджак еле застегивался, а когда Лола приседала, чтобы завязать шнурки, в брюхо впивался ремень от джинсов – не вздохнуть. Лоле покупали любую одежду, которая ей нравилась, но толку от этого не было никакого: на ней все сидело плохо. А еще – эти ужасные, жесткие черные волосы. Не только на голове… бреешь-бреешь, а они растут, как щетина у свиньи. Бабушка один раз принесла с рынка сало, в его шкурке были остатки волос. Лолу чуть не стошнило от одного его вида. «Я – кусок волосатого сала», – подумала она тогда. Если б от слез можно было похудеть, Лола была бы уже тростиночкой, но, судя по всему, так система не работала. После рыданий болела голова и еще сильнее хотелось есть.

Весной, ближе к каникулам, папа, увидев Лолин смурной вид, дал ей денег – и Лола с Полиной пошли на рынок, где перемеряли кучу всего – Лола, чтобы купить, а Полина просто за компанию. В конце концов Лола выбрала легкую болоньевую курточку небесно-голубого цвета; удивительно, но эта курточка ей и правда шла. Даже когда продавщица стала говорить что-то типа:

– Ой, прямо как на вас шили! – Лола не стала морщиться, хотя прекрасно понимала, что это враки от кривой собаки.

Деньги еще оставались, и поэтому Лола решилась на то, о чем раньше только мечтала: покрасить волосы. Перейти в стан блондинок, и хотя бы этим стать ближе к Полине. В парикмахерской вначале назвали одну цену, но в итоге насчитали в два раза больше («Что вы хотите, девушка, на вас же столько порошка ушло!»). Лола посмотрела на мастериц сердито – она не любила, когда дурят, – но ругаться не стала. Хотелось быть светлой, а светлые не бросаются на всех подряд, как свирепые псы из Балбесовки, когда их на ночь спустили с цепей. В тот момент, когда с ее головы сняли полотенце, освобождая ярко-желтые космы, Лола подумала: «Я – солнце», а парикмахерша поспешила успокоить: «Не пугайтесь, сейчас тонировку сделаем, и желтизна уйдет». И действительно, стало еще лучше, не так вырвиглазно, настоящие локоны из кино. Не девочка, а кукла наследника Тутти!

Можно было идти на день рождения к Полине. Она позвала всех, даже Олега. Пришли, правда, не все – заучка Лу и нелюдимый Андрей Куйнаш предложение проигнорировали. Праздновали во дворе, в беседке, увитой виноградом. Сейчас он выглядел жалко, унылые серые плети, но скоро уже появятся листья, а там и мелкие цветочки, и ягоды… Осенью Полинина мама и отчим гнали из него вино, вроде даже приторговывали. Ребята ели торт и пили фанту, а под столом кое-кто из парней подливал в стаканчики водку. Не все, правда, пили. Леська Скворцова, например, наотрез отказалась. Олег и Сашка быстро захмелели и стали рассказывать анекдоты, задирать Владика Яковлева, которого бесило, когда они вполголоса напевали «Ехали уроды на поминки». Лолу их шутки обычно не смешили, но тут – из-за первого в жизни алкоголя, ударившего в голову (новую, светлую голову!), – она несколько раз громко хихикнула (нет, не хрюкнула!). Леська, сидевшая рядом, посмотрела на нее с осуждением – из-под челочки, острыми темными глазками.