– И мне.

– И мне попалась рябина, – загомонили остальные.

– Может, сверху нападала? – Лариса запрокинула голову, и все посмотрели туда же. Над ними шелестела жёлтой листвой берёза.

– Может, в траве была? – бесхитростно спросила молодая невестка.

Петрович снял с жердочки фонарик и, наклонившись над валёжиной, раздвинув пожухшую траву рукой, направил туда луч. Остальные с любопытством тоже поторопились посмотреть. За валёжиной в траве лежала огромная лепёшка зрелой рябины, пропущенной через медведя, украшенная сверху пока ещё не съеденным ландориком.

Мы вышли из избушки, и глаза резануло светом, словно бритвой: кругом было белым-бело. Пока мир спал, природа повеселились с белилами, расплескав их по горам и лугам, небрежно раскидав охапками по веткам берёз, и теперь только чёрные стволы корявого ольхача, как непонятные иероглифы, бегали по белоснежным страницам окружающих нас сопок. Зима! Под ногами сахарной глазурью лежал тонкий слой снега. Мы ступали по нему аккуратно, будто шли по тонкому льду, но мы отчётливо чувствовали, что каждый шаг был кощунством, нарушающим непорочность белого покрова невесты. Казалось, в мире осталось только два цвета: белый и чёрный, – и мы, смущаясь, играли в ретро-кино на фоне контрастных декораций, поминутно останавливаясь в нерешительности и удивлённо оглядываясь вокруг.

В ста метрах от зимовья Андрюха, шагавший впереди, встал, словно врезавшись в невидимую стену, и воткнул свой взгляд под ноги. Под ними ковылял, косолапил след большого медведя, который, как и мы, боялся испортить чистоту первого снега и поэтому шёл медленно, часто останавливаясь в раздумьях, топтался на месте. След был свежий.

– Ну, всё – этот наш!!! – убеждённо сказал Андрюха и, пока я оценивал наши призрачные шансы, выдал мне точные размеры шкуры этого зверя, её стоимость, количество желчи, мяса в килограммах, литрах тушёнки и порционных котлетах. Под знаком «равно» он поставил чистую прибыль в рублях и валюте по курсу Центробанка. Его план венчался остроконечным шпилем намерения повесить себе на шею os penis этого медведя-неудачника и использовать её как зубочистку. После озвученных планов мой приятель метнулся в зимовье и обменял свой дробовик на винтовку Мосина, на которую упал матрос, перелезавший через ворота Зимнего, когда штурмовал его в 17-м. С тех пор она была местами поломана, но надёжно перемотана синей изолентой, стянута шурупами и заклеена эпоксидкой. На моё изумление, почему он не взял новенький карабин, недавно выданный конторой, Андрюха объяснил мне, что бережёт его, поэтому оставил дома, и, что мосинская вовсе не хуже, несмотря на почтенный возраст, и стреляет хорошо, только пули кидает в разные стороны и кладёт боком.

Погоня была короткой. Через километр мы увидели огромного медведя, понуро бредущего по берегу излучины реки. Река в этом месте делала резкий поворот на 180 градусов, не в силах прорваться через крепкую стену горного отрога. Нас с медведем разделяла только река и немногим более ста метров водной глади и галечного плёса. У моего дробовика шансов не было, поэтому мне оставалось только тихо смотреть, смиряя бешеное сердцебиение, как Андрюха не торопясь скинул рюкзак, взведя пружину бойка, основательно уложил винтовку на ветку ивняка, потоптался, приноравливаясь, тщательно прицелился и… «Чик» – осечка. Я чувствовал, что мое сердце не справляется с нахлынувшим волнением, а мой друг даже глазом не моргнул, словно с ним это каждый день случается. Он не спеша взвёл курок и. «чик» – снова осечка. Андрюха не переживал, он повторил это упражнение в третий раз. Потом четвёртый и пятый. С каждым ударом бойка без выстрела у меня вроде обрывалось что-то внутри, как у болельщика, когда мяч угождает в штангу. Но Андрюха был не таков! Он спокойно достал патроны из обоймы и начал менять их на другие.