Корде уже неплохо ориентировалась в этой части города. Дорогу от квартиры Дюперре до гостиницы «Провиданс» скорым шагом она могла бы одолеть за пятнадцать минут, но двигаться быстро мешало палящее над головою солнце и раскалённый душный воздух на улицах. Впрочем, на сей раз, возвращаясь в гостиницу, наша героиня позаботилась о своём ужине и купила полфунта копченого байонского окорока и банку маринованных корнишонов в лавке Тустена на пересечении улиц Вье-Огюстен и Кокийер, на том самом углу, где незадолго до этого, следуя «Парижским ночам», патруль стрелял в Ретифа де-ла-Бретонна, когда он не остановился на окрик «Стой!»

Писатель прогуливался по ночному Парижу, как это делал всегда, как и десять лет назад, когда он только начинал писать свой знаменитый роман, – он вновь бродил в поисках свежих впечатлений, совершенно забыв, что на дворе не старый прогнивший режим, а новая эпоха, когда вместо забавных приключений можно запросто получить выстрел в затылок. Особенно если идёшь после десяти часов вечера и не останавливаешься на окрик патруля.

Впрочем, и в прежние времена кварталы вокруг площади Побед не отличались спокойствием. По уверению Себастьяна Мерсье, на самой площади среди бела дня грабили прохожих и проклятое место это у парижан называлось le quartier Vuide Gousset – «квартал, очищающий карманы»[56]. Революция отняла у местных грабителей настоящего «клиента» (прохожие сделались не богаче их), и мало-помалу они подались на окружные бульвары, где всё ещё попадались состоятельные люди. Теперь разбойников не было, и тишина кварталов нарушалась только по ночам стрельбой патрулей и погоней за подозрительными личностями. Впрочем, нашей героини это не касалось, ибо она возвращалась в «детское время».

Вечером гостиница была необычайно оживлена. Возвращались, закончив дневные хлопоты, постояльцы; в вестибюле их встречали продавцы прохладительных напитков, которые являлись сюда именно к этому часу. Вдобавок к прежним покупкам Корде приобрела бутылку оранжада и парочку бриошей: всё, что нужно для уединённой трапезы.

Недаром всё-таки мадам Бретвиль окрестила её домашней затворницей. Мария сторонилась большого общества; обедать в присутствии посторонних лиц было ей неловко, – кусок застревал в горле. С великим трудом удавалось усадить её в гостях за общий стол. Единственной сотрапезницей, которой она не стеснялась, была хозяйка Большой Обители, и только потому, что Мария привыкла делить с ней трапезу. С любым другим человеком, оказавшимся с ней за одним столом, она становилась скованной. Поэтому она предпочитала обедать одна. Ещё в пансионе юная Корде избегала общей столовой и в укромном месте жевала какие-то сухие корки. За эти и другие странности подруги-пансионерки прозвали её Диогеном в юбке.

Ну да ладно, с ужином покончено. Время подумать о дорожном платье и белье, которое за двое суток пути настолько пропотело и запылилось, что вновь надеть его можно было лишь после очень хорошей чистки. Мария быстренько приготовила узел с грязным бельём и подёргала за шнур, висевший у двери. По её расчётам портье или гарсон, услышав звонок, должны были явиться с минуты на минуту. Однако прошло десять минут, и пятнадцать, но никто не приходил по вызову. Что это значит? Звонок не работает? Отчего же висят эти бесполезные шнуры? Как лишняя деталь интерьера? Хороши же эти «меблированные апартаменты по различной цене»!

Что ж, придётся ей самой отнести приготовленный узел. Поглядев на себя в зеркало и поправив чепец, Мария вышла из номера и отправилась на нижний этаж. Она даже не стала гасить лампу и закрывать комнату на ключ, думая, что вернётся через какую-нибудь минуту-другую. Долго ли сдать бельё в стирку?