Среди прочего Кенлар Бьоргстром убеждал его, что с супругами Галиччи поступили несправедливо, что никто не заслуживает такой судьбы – ни пыток, ни публичной казни. Тем более люди, не чинившие насилия. Арунидис слушал, впитывал каждое слово, с чем-то соглашался, с чем-то – нет. И Кенлар тоже его слушал – очень внимательно, с подкупавшим искреннем интересом.

Он вывел Кенлара Бьоргстрома из Цитадели через тот же боковой вход и проводил до причала. Там они попрощались – к сожалению Арунидиса.

– Я хотел бы выразить вам признательность, – сказал Кенлар, стукнув кулаком в грудь. – За ваши деликатность, терпение, понимание и сдержанность. Я ваш должник. Я буду помнить вас.

Странная фраза. Эту же фразу Кенлар говорил Гиате и Антаньо Галиччи. Что она, на самом деле, значила?

Они с Кенларом крепко засиделись в «Жемчужной устрице», беседуя о том, о сем. Время пролетело незаметно. Напряжение между ними спало, и оба были довольны получившимся результатом. Покидая остерию, оба оставили хозяину достаточно монет, хотя тот, разумеется, и не подумал требовать с них платы.

Дождь уже давно закончился. Воздух был напоен прохладой и пропитанной солью свежестью. Слышно было, как шелестит листва на платанах и плещутся о ступени причала волны. Мимо Арунидиса, низко жужжа, пролетел то ли шмель, то ли какой-то здоровенный жук, ударил в предплечье Кенлара, ухнул вниз, потом выровнял полет и унесся прочь. Зрачки Кенлара отблескивали, отражая свет фонаря, висевшего над входом в остерию. Настоящий верниг!

Брезжил рассвет. Тьма растворялась. Восходящее солнце, продравшись сквозь слой истончившихся облаков, окрасило перламутрово-жемчужное небо на востоке в розовый цвет.

В луже перед входом в «Жемчужную устрицу» плескались голуби. Сбоку из переулка метнулась темная быстра тень – кошка. Голуби всполошились и разлетелись, разбрызгивая грязную воду. Кошка издала разочарованное мявканье, прошествовала между Арунидисом и Кенларом и даже потерлась об их ноги, потом, воспользовавшись тем, что кто-то приоткрыл дверь, проскользнула внутрь остерии.

Они расстались с Кенларом на ступеньках причала. Вполне мирно.

– Мы должны быть на одной стороне, – повторил Кенлар. – Помни об этом!

– Конечно, – уверил Арунидис. – Не сомневайся во мне.

«На одной! Еще бы! Ты же всегда вставал на мою сторону, ага!»

Арунидис забрался в лодку, стараясь не замочить ног, и велел отчаливать. Гребцы слаженно работали веслами, Кенлар продолжал стоять на ступенях, чуть склонив голову набок, удаляясь вместе с причалом. Наконец-то Арунидис получил полное право облегченно выдохнуть.

«Ты у меня еще попляшешь, дружочек! Попляшешь! И твой любимый Юст тоже».

А потом Понтифик и Великий инквизитор подумал, что, возможно, оно того не стоит – то, что он собрался сделать. Не стоит выходить за рамки договоренностей – обоюдовыгодных, суливших ему интересные перспективы и открытия. Ради чего нарушать обещание? Ради мести?

Он все более и более сомневался, ухватился за подбородок, поглаживая его указательным пальцем. Как называется человек, который не способен принять решение – окончательное и твердое? Размазня? Слабак?

На помощь ему пришла память. Вслед за днем знакомства с Кенларом, Арунидис вспомнил день их расставания. Точнее, день, когда их отношениям настал предсказуемый конец.

Причиной конца, хотя и получившегося отложенным, стало его избрание Понтификом и Великим инквизитором. Точнее – перешедшее к Арунидису от его предшественника дело троих ученых. Двадцать лет назад их сожгли на Сенатской площади за ересь. Двое из них раскаялись и были перед сожжением удавлены веревкой. Процесс продлился три года, начался еще при Эриджио, а завершился уже при Арунидисе.