– Перестань издеваться! – потребовала Джионна, горя возмущением.

И Сэнни вполне её чувства разделяла. Илинора умела бесить других, и это доставляло ей удовольствие.

– Ладно, ладно! – смилостивилась Илинора. – Это слова из вернигской саги, в лиорентийском переводе. Там еще было, если мне… правильно помнится… – Она, конечно же, снабдила последние слова язвительной улыбкой. – «Следует мужу в меру быть умным, не мудрствуя много. Лучше живется тем людям, чьи знанья не слишком обширны. Жёнам же знать ничего не положено вовсе».

– Мама! – воззвала Джионна.

– Что не так?

– При чем здесь дерево?

– Эти слова, упомянутые мною, вложены в уста священного вернигского Древа. То есть, не совсем в уста. Оно… по-другому изъясняется. – Илинора резко помрачнела.

– Что значит ваше – расплатились – не расплатились? Сполна или нет?

– Это значит, что нам еще есть, что терять. В том числе и Кенлару. Кого терять. Джионна, как ты думаешь, что я испытывала, когда ты умирала рядом со мной, а я ничего не могла сделать?

С лица Джионны вмиг схлынула краска, и она почти прошептала:

– Знаешь ли, ты тоже рядом со мной умирала, а я ничего не могла сделать… Так что мы квиты.

– Неважно, – сказала Илинора.

Сэнни обхватила руками голову, взъерошила волосы, совершенно растрепав прическу, спросила, стараясь, чтобы голос звучал спокойно и вежливо, а не требовательно:

– Вы можете мне хоть что-нибудь нормально объяснить?

Илинора переглянулась с Джионной, посмотрела на Сэнни и все-таки ответила:

– После родов. Третьих. Я пролежала три дня. В горячке. Одной ногой в могиле. Это была наша с Хемом ужасная ошибка. Неважно.

Да, конечно, вообще все «неважно». «Наша с Хемом ужасная ошибка». Ошибка. Не случайность. Зато понятно, почему Джионна решила заняться медициной. И понятно, что Илинора чувствовала перед ней вину, и сейчас предпочла взять на себя инициативу в дальнейших откровениях.

– Я до сих пор помню те дни, – тихо сказала Джионна. – Они намертво мне в память впечатались.

– Этот осел, Ингар, уже тогда к Джионне неровно дышал. – Илинора хмыкнула. – Я только очнулась, глаза открыла – а они стоят у моей кровати, Ингар ее обнимает, прижимает к своей груди. А ведь тебе, Джи, десять лет всего было!

– Он меня просто утешал и поддерживал, – возразила Джионна.

– Вытирал слезы, гладил по голове, убеждал, что всё будет хорошо… И что никому не позволит тебя обидеть.

Сэнни отловила взгляд Илиноры – настолько глубокий, что до дна и не донырнешь.

– Рожать третьего ребенка в твоей ситуации было смертельно опасно, – выговорила Сэнни. – Ты сказала – ошибка, твоя и Хеймира. То есть, вы знали о риске?

Что-то здесь все-таки не стыковалось. Илинора, конечно, не образец разумности и здравомыслия, но она вовсе не безответственная. Она не могла не думать о дочери и сыне, которые у нее уже были. И Хеймир, конечно, тоже.

– Неважно, Сэнни, – с нажимом повторила Илинора, но потом, вздохнув, добавила: – Нет, не знали. Мы повели себя слишком самонадеянно. Когда я рожала Юста, у меня не было никаких проблем, и мы решили… решили, что и в следующий раз все пройдет на ура. Кенлар с Геррой, когда узнали, жутко ругались. Герра говорила, что надо избавиться от ребенка, пока не поздно, но я, естественно, не послушалась.

Илинора недоговаривала. Полностью картинка по-прежнему не складывалась.

– Чья это была идея? – спросила Джионна, явно не просто так.

– Моя, – тут же сказала Илинора.

– Неправда, – заявила Джионна без колебаний, словно ожидала такого ответа. – Это была отцовская идея, это он тебя убедил. Будь иначе, ты не стала бы его винить в случившемся. Не порвала бы с ним. А он не чувствовал бы себя столь безумно виноватым.