Что-то в ней заставило меня замереть. Знакомые черты, которых я не мог видеть никогда прежде. И все же – ощущение, что я знаю ее, было неодолимым.

Весь день я наблюдал за ней, следуя на расстоянии. Она переходила от одного умирающего к другому, предлагая воду, утешение, молитву. Никакого страха заразиться, никакой брезгливости. Только бесконечное сострадание в глазах.

Когда наступила ночь, я решился заговорить с ней. Она как раз покидала последнего пациента, когда я возник из тени перед ней.

– Вы делаете благородное дело, мадемуазель, – сказал я на безупречном французском.

Она не вздрогнула, не испугалась – только подняла глаза и посмотрела на меня с таким спокойствием, словно ожидала этой встречи.

– Они нуждаются в помощи, – ответила она, и ее голос отозвался во мне странным эхом воспоминаний. – И в надежде.

– Боюсь, надежды мало, – заметил я. – Чума не отпускает своих жертв.

– Все мы чьи-то жертвы, месье, – она слегка улыбнулась. – Вопрос лишь в том, признаем ли мы это.

В ее словах звучал подтекст, который я не мог полностью расшифровать. Словно она говорила о чем-то большем, чем смертная болезнь.

– Могу я проводить вас? Ночь опасна даже для тех, кто не боится чумы.

– Для меня ночь не опаснее дня, – она поправила капюшон. – А есть вещи страшнее чумы.

– Например? – я невольно шагнул ближе, заинтригованный.

– Забвение, – она посмотрела мне прямо в глаза, и на мгновение мне показалось, что она видит меня насквозь – не маску итальянского купца, а древнее существо под ней. – Когда ты забываешь, кто ты.

Ее слова поразили меня как удар. За столетия я действительно начал забывать – свое племя, свою человечность, даже свое настоящее имя.

– Кто вы? – спросил я, уже зная, что не получу прямого ответа.

– Меня зовут Мария, – она отступила на шаг. – А вас, месье?

Я мог назвать имя, под которым жил в Париже. Или любое из сотен других имен, которые использовал за века. Но вместо этого с моих губ сорвалось:

– Эша.

Имя, которое я не произносил так давно, что почти забыл его звучание.

Она кивнула, словно подтверждая что-то для себя.

– Доброй ночи, Эша. Берегите себя от забвения.

И прежде чем я смог ответить, она скрылась за поворотом. Я бросился следом, но улица была пуста – словно она растворилась в воздухе.

Все последующие дни я искал ее у стен собора, в приютах для больных, на улицах города. Но она исчезла так же внезапно, как и появилась.

А через неделю в Париж пришел он – Демитрий, которого я не видел почти столетие. Мой собственный «ребенок», обращенный мной в минуту слабости, и ставший моим величайшим разочарованием.

Я помнил нашу последнюю встречу в горах Трансильвании, его обещание отомстить за то, что я отверг его методы, его жестокость, его стремление к власти.

Где-то в глубине души я знал, что появление женщины с зелеными глазами и приход Демитрия связаны. Но лишь много позже я понял, как именно.

Воспоминание растаяло, когда первый луч солнца проник сквозь щель в шторах. Я вздрогнул и поднялся, чтобы задвинуть их плотнее. Даже для древнего вампира прямой солнечный свет был неприятен – не смертелен, как для молодых, но болезнен и ослабляющ.

– Она предупреждала тебя и тогда, – заметил Морф. – Как делает это сейчас.

– Возможно, – я вернулся в кресло. – Но предупреждала о чем?

– О том, кто возвращается.

Я кивнул. Демитрий. Моя величайшая ошибка. Мой собственный «ребенок», которого я создал из сострадания, и который превратился в монстра даже по меркам вампиров.

Я не видел его почти два столетия – с памятной встречи в Вене, закончившейся кровавой бойней и пожаром, уничтожившим половину квартала. Я считал, что он погиб в том огне. Или хотел так считать.