По мере того, как звук усиливался, словно зазывая его за собой, он чувствовал, что желание покинуть школу теряется. Он уже не хотел выходить на крыльцо, смотреть на пустые низовья и любоваться лысыми виноградниками. Его внимание сосредоточилось на необычном ощущении, которое подходило под описание – «Я слышу то, что не слышат другие». Или же бабка просто была глухой. Этого Рома тоже не исключал.

– А ты куда собрался? – вдруг осведомилась вахтерша.

Она прищурилась, словно в чем-то подозревая, а Рома покрылся мурашками при мысли, что бабка сболтает маме лишнего. Не смотря на далеко не лучшие успехи в учебе, большая часть учащихся уроки не пропускала. И редко кто болтался по коридорам без дела. Поэтому любой приход в гардероб за курткой воспринимался как нечто особенное.

– В туалет.

– Зачем тебе в туалете куртка? В школе не холодно.

– Это вам кажется, – Рома не хотел ждать, пока бабка его раскусит.

Он догадывался, что ей уже давно надоело читать роман. Но поговорить было не с кем, а рабочий день еще не заканчивался. Вахтерша отодвинула книгу от себя и повернулась в пол оборота, чтобы не утруждать больную шею лишним напряжением. И все же дискомфорт остался. Смотреть на мальчишку ей приходилось, высоко задрав голову.

– Ты куда, Малый? У тебя сейчас какой урок?

Рома оставил ее вопрос без ответа и выскользнул из гардероба. Оказавшись в пустом коридоре, он пошел на звук. Теперь он ясно различал голоса. Они пели. Рома не мог разобрать ни одного слова, но пение настолько привлекло его, что он и не подумал остановиться. Он шел вперед, вслушиваясь в тихую глубокую мелодию, пока не понял, что идет вовсе не в сторону актового зала, а в школьную столовую.

«Может быть, эхо?» – подумал он, ступив на кафельный пол.

В столовой никого не было, и Рома не сомневался, что никто не заглянет сюда. Час пик закончился на третьей перемене. А сейчас шел пятый урок. Традиционный для столовой грохот исчез. Все окошки камбуза были закрыты. Рома, словно очутился в склепе.

Но пение не замирало. Рома слышал причудливые тона живых голосов, и только тут, в присутствии эха, поверил, что они принадлежат детям. Рома с трудом доверял своим ушам. Никогда прежде хоровое пение не привлекало его, как сейчас. Он даже боялся вздохнуть, чтобы не потерять нить, по которой шел навстречу чудесным звукам.

Тем временем голоса зазывали его в единственную открытую дверь камбуза, куда школьников никогда не пускали. Рома шел ей навстречу, как загипнотизированный. Он чувствовал, будто перед ним расходится море. Он даже не заметил, как дверь, приоткрытая ровно на сантиметр, распростерлась перед ним, точно кто-то толкнул ее ногой.

Он зашел в переднюю часть камбуза и осмотрелся. Никого. Пусто. В другой раз он бы крикнул, чтобы удостовериться, есть здесь кто или нет. Но сейчас его мозг был настолько подвластен чужеродной силе, что он прошел мимо тесной комнаты, где не было ничего, кроме вешалок и лавок. Отсюда вели две двери. Одна прямо – в горячий цех, другая направо, в темную неизвестную комнату.

Рома заглянул в горячий цех, и понял, что звук исходит не оттуда. Огромные электроплиты не поют детскими голосами. А потолочные вентиляторы, не аккомпанируют им гулом. Конечно, кто-то мог оставить включенным радио или магнитофон, а эхо превратить все в искусство. Но сегодня был не тот случай. Рома лишь удостоверился, что в горячем цеху было так же пусто, как и во всей столовой, и ему вдруг стало так жутко, будто он остался на белом свете один.

– Ты не один, – прошептал себе мальчик. – У тебя есть сестра и мама. Правда, нет папы. Но и это не самое страшное.