– Все нормально, – и всхлипнула. – Мы разберемся. Иди, мам.

Мириам Багировна Ахматова – женщина пробивная, всегда такой была. Амира любила, но родные дети, это дети. Как бы ни ругала меня за излишнюю эмансипированность, а в обиду своих не даст. Вот и сейчас вся пылала праведным гневом.

– Орет, обижает… – перечисляла. – Леся, если он тебя хоть пальцем…

– Нет, мамочка, до этого не дошли… – и про себя «пока». Наверное, Амир меня уже ничем не сможет удивить. Ни кулаками, ни любовницей. Страшно было верить в это, но сомнений оставалось все меньше.

– Дочь, никогда не позволяй мужчине поднимать на тебя руку и вытирать об тебя ноги. Один раз случится, и это станет нормой, – мать направилась к выходу, но обернулась и прямо посмотрела на меня: – Он сегодня вернулся весь в аромате женских духов, – жестко заявила. – Это больно, Леся, но лучше знать, чем не знать. У вас малыш, будь осторожна, а в остальном… Мы с отцом всегда на твоей стороне, – и вышла.

Я прижала к себе сына и закрыла дверь на замок. Иногда мне казалось, что Амир способен что-то сделать с Даяном на нерве. Потом это проходило: бред! Бред же! Но я давно не просила мужа помочь с сыном, не оставляла их вдвоем, максимально пыталась не раздражать Амира. Это очень больно, когда боишься собственного мужа. Когда страшишься за ребенка.

– Маленький мой, – целовала спящего сына. В моих руках он любил засыпать. Так ему спокойнее, наверное. Даян кричал, но и вокруг него кричали. Замкнутый круг. – Тебя в обиду не дам. Если папа нас не любит… – не договорила. Готова ли я к расставанию? К разводу?

Я зажмурила глаза, смаргивая слезы, выдавливая горячие и соленые следы женского разбитого сердца. Даже если у Амира никого нет (в глубине души надеялась на это и верила его мужским обещаниям), меня он уже не любит. А может, и не любил. Я не верила, что любовь живет три года. Настоящее чувство не умирает даже, когда душу ядовитыми ножами вспарывали. Есть ли порог у любви? Болевой? Кто знает, возможно, я проверю это лично.

Уснуть смогла к утру, хорошо, что поставили в детскую небольшой мягкий диванчик, на нем и устроились. Даян грел мне бочок и, кажется, мы проспали.

Сын в шесть утра получил свою порцию еды и сейчас спал довольный, и я с ним. Правда, меня беспокоило, что молока стало приходить меньше, и Даяну не хватало. Раньше одно кормление – одна грудь, сейчас он выпивал две. Мне говорили, что на стрессе может ухудшиться лактация. Я не хотела переходить на смесь. Да, это иммунитет, но и тупо легче ночью.

Я вышла в коридор, собиралась умыться, но приглушенные крики остановили:

– Ты ведешь себя недостойно татарского мужчины! – это голос мамы.

– А как же ведут себя достойные? – в голосе Амира слышалась злая насмешка.

– Ценят и уважают жену. Любят своих детей. Не заставляют плакать любимых женщин…

– Мириам Багировна, вам ли не знать, что мы, Черкесовы, не уродились.

– Видимо, да, – мама явно на грани. – Яблоко от яблони. Что Карим был… – она замолчала, поэтому что о мертвых либо хорошо, либо никак. Мой свекр умер еще до нашего с Амиром знакомства.

– Мириам Багировна, очень надеюсь, что когда приду домой вечером, вас не застану.

– Ночью, – ехидничала мать. – Ты возвращаешься ночью.

Больше не стала слушать, к ним поспешила. С мамой столкнулась на лестнице.

– Я уезжаю, Лейсан, – строго сказала. Вся заведенная, раскрасневшаяся. Она у меня тоже блондинка, но не такая высокая, да и к пятидесяти годам талия уже не столь тонка, но мама харизматичная, поэтому взгляды до сих пор приковывала. – И ты знай, что тебя примем в любом случае. Дом у тебя есть!