А я, мне кажется, уже успела начать ненавидеть Павла. Его и Лизку, будь она хоть трижды чокнутой!

Никогда раньше я не желала настолько для кого-то возмездия. И не испытывала горечь от мысли, что сама отомстить не могу. И остаётся лишь надеяться на высшие силы и справедливость.

– Я бы ударила тебя, – собственный голос казался мне чужим. – Но мне уже всё равно...

Павел по-прежнему прижимал меня к себе и я могла бы поклясться, что слышала, как сердце его пропустило удар.

Горячими пальцами он прошёлся по моим волосам, но я лишь зажмурилась и стиснула зубы, сдерживаясь, чтобы не закричать на него. И медленно, с трудом, будто тело моё стало свинцовым и неповоротливым, высвободилась из его объятий.

– Ты из-за того, что сказала эта ненормальная? – спросил он, и я вспыхнула от негодования.

У него ещё хватает совести делать из меня дуру? Вот так? Вот здесь, у дверей реанимации, куда только что увезли нашу дочь?

– Ну, что ты смотришь? – подступил он ко мне.

И вид то какой растерянный!

– Она ведь ненормальная, Кать...

– Давно это понял? Или в том и был смысл, фетиш такой? – отчеканила я.

– Это ведь не правда...

То ли вопрос, то ли озвучил он отчаянное утверждение.

И я нервно усмехнулась:

– Пытаешься узнать, правда ли я застала вас в прошлый раз? Так вот, правда.

Лицо Павла будто сделалось каменной маской. Во взгляде ничего...

– И почему молчала, Кать?

– Боялась за дочь, – не стала скрывать. – Я уже не знала, чего от тебя ожидать, не хотела, чтобы признание стало для тебя толчком к тому, чтобы выставить меня за дверь. Или меня с Сонечкой.

Он звучно сглотнул и словно не веря услышанному, отступил от меня на шаг.

– Что ты такое говоришь? Катя, я бы никогда... Кать, правда, всё не так. Ты надумала слишком много. Просто выслушай меня, хорошо?

Но я покачала головой.

– Думаешь, сейчас время? Да и... помнишь свои слова в машине? Сам сказал, что если бы разлюбил, меня бы рядом уже не было.

– Но ты рядом, – отрезал он и попытался взять меня за руку.

Я оттолкнула его. Точнее, попыталась и ударила ладонями Павла в грудь.

– Не смей! Не смей, – уже тише, – приближаться ко мне и касаться меня. Я не знаю... Оказывается, я тебя даже не знаю. А ведь думала, – голос предательски дрогнул, – что у меня есть семья. Что сложное детство и юность остались позади, и я обрела близких людей. Ты... Ты просто убил меня своим поступком. А возможно и... – взгляд мой скользнул на запертые двери.

– С Соней будет всё хорошо, – упрямо прошептал Павел и устало опустился на мягкие красные скамеечки, что стояли в ряд у стены под окнами. – А ты должна успокоиться. Мы всё обсудим. И ты простишь меня.

Прозвучало так уверено, что мне стало тошно.

Павел же начал вести себя, будто этого разговора и не было. И вскоре принёс мне стаканчик горячего кофе и начал нести всякий бред о совместных планах. Видимо, желая отвлечь от тяжёлых мыслей, но на самом деле лишь сводил меня этим с ума.

Я молчала.

Ни говорить с ним, ни видеть его не хотелось.

Но за дверями реанимации была его дочь, и прогнать Павла я не могла.

А от усталости не заметила даже, как заснула в итоге, положив голову ему на колени. Лишь сквозь сон чувствовала, как меня невесомо и тепло поглаживают по волосам... Но снилась мне мама, которую я почти не знала, и открывать глаза, как и шевелиться, очень не хотелось…

Проснулась я уже утром. Удивительно даже, как нас никто не попросил уйти. Или Паша так защищал мой сон?

Однако санитарочки обычно не заботятся о таких вещах и звук бьющийся швабры об металлические ножки скамеечек на раз вывел меня из тяжёлого сна.

Встрепенувшись, я рывком села и рефлекторно принялась приглаживать растрепавшиеся светлые волосы. И невольно морщиться от запаха ненавистной хлорки.