Закончив с пуговицами, снимаю рубашку и вешаю на стоящую неподалеку перекладину – ну, не дай бог помять любимый аксессуар Верхнего… Я, кстати, никогда не прикасаюсь к этим рубашкам в плане стрики, глажки или крахмаления – еще не хватало. Но Денис никогда на этом и не настаивал, он умеет это сам и делает безупречно. Фетишисты – они такие… дотошные.

– Дальше, – командует Денис, помахивая флоггером в воздухе.

Кладу руку на ремень джинсов, расстегиваю.

– Вытяни, пригодится.

Делаю, как сказал, протягиваю ремень:

– Возьмите, Мастер.

Он вешает ремень себе на шею, выразительно смотрит мне в глаза:

– Дальше.

Расстегиваю джинсы, начинаю стягивать их, на плечо тут же ложится рука, давит вниз. Вместе с джинсами соскальзываю на пол, на колени, поднимаю голову.

– Попроси, – Денис смотрит сверху вниз, прищурив глаза – знает, что я терпеть не могу этих спектаклей.

Ну, хочешь минет – так и скажи, зачем тебе мои просьбы? Но – нет, ему так острее, что ли…

– Можно, Мастер? – слова в буквальном смысле застревают у меня в горле, выходит хрипло, как с похмелья.

– Можно.

Сам процесс не вызывает у меня никаких сложностей, но вот эти прелюдии… Я слышу, как над моей головой постанывает Верхний, предвкушая удовольствие, как его дыхание начинает сбиваться, а рука впивается мне в волосы.

– Дааа… – он начинает быстро двигаться, сбивая меня с темпа, это бесит, мелькает мысль – вот сейчас просто челюсти сожму, и привет… Но я, конечно этого не сделаю.

Денис отталкивает меня, ложится на пол, на спину, манит рукой:

– Иди ко мне… – вскидывает себе на бедра, свободной рукой бьет по щеке: – Это за то, о чем ты подумала, – стонет он в промежутках между движениями.

– С ума сошел?! – шиплю я, пытаясь вырваться из его рук, но Денис крепко держит меня за бедра, так, что утром я обнаруживаю черные синяки.

– Молчи… молчи, сучка, я же все вижу… – он сбрасывает меня на пол, переворачивает, сам наваливается сзади и начинает двигаться с бешеной скоростью.

Я, к собственному удивлению, быстро подстраиваюсь под его ритм, хоть и была зла минуту назад. Но секс с Денисом всегда переключает мои мысли… кончаем одновременно, он распластывает меня на полу и долго лежит сверху, тяжело дыша в ухо. Потом начинает сползать вниз, целуя мою спину:

– Машка… я тебя убью когда-нибудь… – бормочет он между поцелуями. – Убью – чтобы никому не досталась… перевернись…

Я с трудом переворачиваюсь под ним, опирающимся на локти, и вот уже его лицо у меня на груди, его губы бродят по ней, заставляя кожу покрываться мурашками.

– Скажи, что любишь меня, – требует Денис, привстав на локте и заглядывая мне в лицо.

– О, господи… Диня…

– Тебе что – трудно?

– Да при чем тут… – но он перебивает:

– Тогда скажи!

Но меня всегда заклинивает в такие моменты – я не могу, физически не могу делать то, что сама не хочу и чего не чувствую. В этот момент, в эту секунду я не хочу говорить о чувствах – и не в Денисе дело… Я его люблю – но почему необходимо всякий раз выражать это словесно?

В итоге взбешенный неповиновением Верхний довольно ощутимо дерет меня плетью – до кровавых следов, которые потом сам обрабатывает перекисью. Ночевать я тоже остаюсь у него – но не потому, что он меня не отпустил, а потому, что вдруг хочу ночью прикасаться к нему, а утром, открыв глаза, обнаружить рядом не пустую подушку, а его лицо – такое красивое и спокойное, когда он спит…»

У меня до сих пор бегают мурашки по телу, когда я открываю эти тетради и вижу неровный, малоразборчивый почерк. Я читаю слова о себе и никак не могу поверить в то, что женщины, их написавшей, больше нет. Машка моя, Машка… Если бы я мог предвидеть, как все сложится, то не посмел бы обидеть тебя ничем – ни словом, ни действием. Никогда, клянусь. Но – мы ведь ценим только когда теряем…