– Люблю такие спокойные деньки. Глянь на этот океан, Гордоф – глубокий, синий и лоснящийся, словно блестящая змеиная чешуя, мелкопластинчатая, льющаяся тысячами оттенков благородной синевы. – Время протяжно выдыхал синий дым из легких.

– Океан такой же синий змей, как и ты, Борис, – произнесла невысокая стройная женщина, внезапно присоединившаяся к отдыхающим.

На голове у нее была темная бандана, из-под которой гладкими каштановыми волнами на лицо накатывались роскошные пряди волос. Глаза темные, но в одном из них радужка поделила цвет надвое: примерно одна треть радужки была голубой – признак чистоты абиссинский крови, верхние и нижние веки толстым слоем обходила черная подводка, делающая взгляд кошачьим. На уровне нижних стенок глазниц ровной линией в кожу были вбиты имена – дань народной традиции. Под каждым глазом любого из абиссинцев красовались имена их родителей – конечно же, на их родном, абиссинском языке; при письме он выглядел как заковыристые узоры, буквы имели округлые формы с разделяющими или дополняющими их жирными точками или запятыми. Помимо того, на запястьях абиссинцы носили имена своих детей, а поперек шеи мелкими буквами значилось название каравана, из которого они были родом.

Тощее тело абиссинки не казалось излишне острым, как это обычно бывает при выраженной худобе, но и привычными женственными формами оно тоже не обладало, не было изнеженно-покатым или мягко-овальным, телесные углы имели некую сглаженность, но при этом не были напрочь лишены своей резкости. Облачились эти формы в мягкое кожаное одеяние, грубое по фасону, на широком поясе показательно расположились кинжалы в толстых ножнах и блестящие смертоносные серпы. В общем, особа полностью совпадала с типичным для абиссинского народа образом. Звали ее Амали Аль-Алам – она была капитаном корабля Тайгира и главой всего Тайгирского каравана.

– Сегодня первым разом увидела ваш мальчишка – очнулся наконец. – Голос ее был чуть хриплым и низким, но при этом в нем сохранялась толика женственности.

– Да-а, двое суток спал малец, совсем измучился, а сегодня ночью наконец проснулся. Любознательный ребенок, всю ночь меня о том да о сем расспрашивал. Сам, правда, ничего пока рассказывать не хочет – страшно ему, боится собственных воспоминаний.

– Зря боится, – сказала Амали со своим абиссинским акцентом, речь казалась чуть шипящей. – Эти дети вообще не надо бояться, их будут бояться, неизвестные – значит, пугающие. Они очень сильные, я чувствую, все до последнего, даже человеческий младенец – тоже сильный, и есть в нем кровь абиссинки, мать этого дитя будет абиссинка. Не просто так они живы остались, вы их не просто так нашли.

– Неизвестные, – тягуче и почти по слогам сказал Время. – Это да, за последние деньки эта постоянная неизвестность стала мне привычна.

– Девочка темная, это точно, Борис, я чую дух ночи, как только она пришла на мое судно. Тело дрожь от такого холода, какой от нее идет, но гнилью не смердит, благородный холод, жуткий мороз, когда кости ломаются и скрипят. Я чувствовала такой однажды, в ночь, когда темная королева Алишхет пришла на мой корабль, она такой же холод. У них украли ребенка, знаешь это, Борис?

– Знаю, Амали, знаю, их девочку украли, об этом все знают.

– Страшная ночь, море тогда взвыло тысячами темных криков, горе для ночных, неспокойные времена начнутся. Я думала, что, может быть, это глупость, не так чувствую или не так помню, но решила, что надо, чтобы вы знать то же, что и я.

– Амали, ты не поверишь, я и сам думал об этом, но, признаюсь, немного сомневался, благо ты окончательно развеяла мои сомнения. – Борис почесал бороду.