– Они сажают детей в лодки, самых значимых хотят сплавить первыми, но им не удается, на них напали. Там, дальше по берегу, обломки. Дети разбежались, кого-то догнали, в реке много мертвых, она скорбит, и я вместе с ней. Что-то отвлекло нападавших, они уходят в лес. Остальным помогают уплыть, много лодок, очень много лодок, стрелы неслись над ними, ранили, но многие выжили, река помогала им, уносила прочь сильным течением, никто их не догнал, они покинули остров. Некоторые не смогли уплыть, бежали, но… теперь, наверное, убиты… вода их больше не видела, а тот свет в лесу… не пойму.

Нирвана вдруг начала задыхаться, она звучно и глубоко вдыхала, горло ее засвистело, зрачки вернулись на место, Веда панически замотала руками в сторону берега.

– Вытаскивай ее на берег! – громко закричал Борис.

На берегу Нирване стало легче, она успокоилась, и тело ее наконец задышало, но, увы, в сознание она не пришла. Небо потемнело до черноты, стало прохладно. Гордоф тяжело дышал, четверо с такой скоростью рванули на берег, что его одолела одышка, сквозь вдохи он стал что-то говорить.

– Смотрите, как оно прячется от нас. Только Нирвана начинает говорить об этом свете, как ей становится дурно. Вон как оно ее выпило, лишь бы мы не узнали.

– Да, ты прав, я тоже заметил это. Нирвана редко теряет силу, а чтобы она в бессознательности падала или задыхалась, такого отродясь не видел.

– Что теперь? – спросил Волк, усевшись на камни у реки. Он мягко поглаживал мокрые волосы Нирваны, лежащей на его коленях.

– Дальше не пойдем, думаю, переночуем здесь, а завтра двинемся назад. Гордоф, побудь с Нирваной, а мы с Волком сходим в лес, нужны дрова и пища, а еще я хочу отыскать для сестры кое-какие травы – думаю, они помогут ей прийти в себя.

Сегодня все уснули быстро, Гордоф едва дождался друзей с похода, а ужина и вовсе не дождался, сразу лег спать. Ему наконец посчастливилось крепко выспаться; ранее этого не удавалось ни в походе, ни в плавании, он все тревожился и изводил себя дурными мыслями, а теперь, когда они воплотились в явь, он больше не мог никому помочь, от него более ничего не зависело, тревога ушла, сменилась спокойной безнадежностью.

Гордоф проснулся очень рано, по перелескам все еще блуждали крепкие сумерки. Над костром висела чугунная кастрюля с каким-то травяным отваром, он еще не успел остыть и до сих пор отдавал воздуху горячий травяной пар. Миронов зачерпнул немного зелья в жестяную кружку. Об этих чаях он знал и раньше, для несвычных это хорошее лекарство, ну а для людей просто приятный тонизирующий напиток, отлично вяжущийся с влажным, темным утром у горной реки. Миронов попивал чаек, смотря, как темнота бледнеет, а потом чуть розовеет, переходя в раннее, грязно-розовое утро. Остальные трое просыпаться совсем не спешили – оно и не странно, после этих трав несвычные засыпали крепко и надолго. Гордоф не собирался никого будить, но и бездействовать в одиночестве ему не хотелось, поэтому он побрел в сторону деревни в надежде отыскать еще что-то важное или хотя бы просто примечательное.

Деревня была все той же, жуткой и мертвенно тихой – казалось, что это какая-то быль времени, не успевшая уйти в небытие и просто застывшая мрачной картинкой. Гордоф гулял по деревне так, словно бы это была очередная славная Брежистальская аллея с розовыми кустами, рядом не хватало лишь дамы с веером, облаченной в помпезный зефирный наряд. Прогулявшись с полчаса, Миронов решил присесть, он выбрал лавку одного из наименее зловещих домиков и, удобно расположившись, достал из сумки серебряную табакерку с тремя полнолуниями, исполненными россыпью драгоценных камней в сине-белой гамме. Гордоф давно уже не курил, но все же всегда брал с собой горстку табака, ему все думалось, что это пригодится на какой-нибудь особый случай, хотя, может быть, он просто хотел, чтобы табакерка чаще находилась с ним, ведь это был очень дорогой его душе подарок.