Рыбацкая лодка, пропахшая рыбой и дизелем, подплыла, и грубые руки вытащили их на борт. Хозяин, с кожей, как дублёная кожа, и без левой ладони, как у Вани, склонился над ним. «Бедняга, море тебя не любит», – пробормотал он, промывая обрубок солёной водой и накладывая грязную повязку. Ваня, в бреду, бормотал о побеге, акуле, Джордже, чья кровь всё ещё стояла перед глазами. Франц и Рашид молчали, их взгляды, острые, как ножи, следили за каждым движением рыбаков. Те кивали, подливая тёплый ром, но их улыбки были фальшивыми, как блесна.

Ночью всё изменилось. Ваня проснулся от скрипа верёвок. Хозяин и два его помощника, с фонарями и дубинками, связали их, пока они спали, утомлённые ромом и болью. «Сидите тихо, или сдам копам», – бросил хозяин, запирая их в подвале, где воняло гнилью, солью и дохлой рыбой. Стены, покрытые слизью, дрожали от гула двигателя. Франц, сжав кулаки, шепнул: «Суки нас продадут». Рашид, сплюнув, кивнул: «Награда за нас жирная». Ваня, с обрубком, пульсирующим болью, почувствовал, как кольцо с волчьей головой жжёт палец. Голос матери, холодный, как море, шепнул: «Борись, или умри». Он сжал кольцо, и волчья голова сверкнула в темноте, будто живая. Верёвки, туго затянутые, не держали его – без ладони он выскользнул, как змея, игнорируя боль в обрубке. Дрожащими пальцами он развязал Франца, затем Рашида, и они, не говоря ни слова, двинулись наверх, крадучись.

Рашид, схватив лом из угла подвала, первым выскользнул на палубу. Первый рыбак, дремавший у штурвала, не успел крикнуть – лом проломил ему череп, и кровь брызнула на ржавый металл. Франц, с ножом Джорджа, вонзил лезвие в горло второму, чьи глаза расширились от ужаса. Хозяина нашли в каюте, где он считал цифры на бумаге, мечтая о награде. Ваня, с холодной яростью, поднял лом и ударил, раз за разом, пока лицо рыбака не стало месиво. Кольцо жгло, а голос матери шептал: «Ты Волков». Они сбросили тела в море, где тёмные тени акул уже рвали плоть. Перед уходом Ваня сорвал протез с руки хозяина – грубый, кожаный, с железными скобами. Он надел его, чувствуя, как кольцо сжалось, будто одобряя жестокость.

Лодка, скрипя, понесла их в ночь. Франц, у штурвала, молчал, его лицо было каменным. Рашид, перевязывая обрубок Вани, бормотал: «Череп, ты теперь настоящий зверь». Ваня, сжимая протез, смотрел на море, но кольцо жгло, напоминая о мафии, чья метка лежала на нём. Он знал: побег – лишь начало.

Лодка покачивалась на волнах у Бруклинского моста, ее борт все еще липкий от крови убитых рыбаков. Нью-Йорк, раскинувшийся перед Ваней Волковым, Рашидом и Францем, был холодным и равнодушным. Неоновая дымка небоскребов смешивалась с запахом гниющих отбросов и соли Гудзона. Они высадились на берег, измотанные, с пустыми желудками и без единой идеи, где искать ночлег. Ваня, сжимая нож в кармане, озирался, ожидая подвоха. Рашид, напротив, казался спокойным, его темные глаза внимательно изучали окрестности. «Надо найти еду и крышу над головой», – сказал он, потирая небритый подбородок. Франц, долговязый и вечно нервный, лишь кивнул, теребя ремень своей рваной куртки.

В темном переулке под мостом они наткнулись на группу бомжей, греющихся у ржавой бочки, где тлели обломки мебели. Огонь бросал красные блики на их изможденные лица. Один из них, с сальной бородой и в драной шапке, протянул Ване жестяную миску с мутной похлебкой. «Жрите, пока тепло», – буркнул он, сплевывая в сторону. Ваня настороженно принюхался, но Рашид уже хлебал варево, шепнув: «Не будь параноиком, Волков. Они такие же, как мы – на дне». Франц, проглотив пару ложек, скривился: «Гадость, но лучше, чем ничего». К утру бомжи, назвавшиеся Коди и Френком, предложили отправиться на свалку за городом. «Там всегда найдется что-то ценное, – сказал Коди, почесывая шрам на шее. – Бутылки, металл, иногда даже жратва». Рашид, с его привычкой не ссориться с теми, кто оказал услугу, кивнул: «Идем. Отказаться – невежливо». Ваня пожал плечами, но в глубине души чувствовал, что эта затея пахнет бедой.