– Бабы, – внезапно начал Гильгамеш. – Бабы странный народ, но я думаю все получится у тебя.

Кощей сдерживает раздраженный рык, приглушает силу ссохшихся костей и пепла, осыпаясь и падая, та оставляет запах тлена. Расскажи ему что, раз десять пожалеешь, что заикнулся. Не для совместного обсуждения в баре, скорее мнение со стороны узнать и все.

– Спасибо, – сухо отвечает.

Он делает глоток грога, рассеяно гоняя туда-сюда жидкость во рту. Вкус ячменя напоминает блины в печке запечённые, яркое солнце весны и странную Морену. Внезапным осознанием сыпется на него мысль, вернутся надо. Давно его не было в степях родных.

– Я уеду скоро, – он оставляет стакан на стол. – Дела ждут.

Слишком внезапно даже для себя, говорит он. Не нашла ли на него лихорадка из-за женщины? Чем бабай не шутит, все возможно.

Гильгамеш скалится в кривой улыбке, понимает все прекрасно. Дурак, что доверился, так сказал бы отец. Но Кощей видит рациональное зерно во всем этом, зерно что скоро прорастёт стоит постараться.

В кои-то веки постараться и поступить как надо, как правильно.

А не через жопу с чаркой браги в руках.

***

Явь блистает. Духи распивают напитки, вкушают вечные яства и веселятся в вечности.

Правь горит ясным огнем. Боги восседают в своих одеяниях на деревянных тронах, наблюдают зорким оком за людьми.

Мир цветет, обновляется и сбрасывает снежные одеяла с земель своих, птицы весело щебетать начинают, возвещая о начале весны. А Кощей сидит на сваленном бревне дерева, перебирает пальцами струны гуслей. Инструмент издает хаотичные звуки, ничего конкретного. Но ему нравится странное сочетание, напоминает вихрь эмоций, творящийся внутри.

– Не суди, да не судим и будешь.

Жрец, старый человек ссохшегося внешнего вида из-за долгой жизни, держит в одной руке посох из березы, а другую подставил под морду медведя. Зверь чавкает чем-то вкусным, как Кощей понял это сухари.

Зовут Яровид, Кощей давно его знавал. Чернобог свел с ним ещё в начале обучения, мол пускай наукам премудрым научиться непутёвый сын. Али чего мудрого из него вырастит. Путного из него ничего не выросло, но Кощей благодарен за возню с ним, таким тупым, костяным идиотом.

Яровид умный старик и энергии у него на всех них и даже больше.

– А я и не сужу, – тихо отвечает он.

Мелодичный перезвон вырывается из-под пальцев, как восклицание в ответ на слова жреца. Гусли приятно тяжелят своим весом колени. Больше чем скучные нотации об обязанностях, Кощею нравилось играть на гуслях.

– Но ты в смятении душевном.

Яровид гладит медведя по загривку, тот прикрывает глаза и тыкается в него мордой, подобно кошке. Не зря говорят, связь древняя, крепкая как дерево, пустившее корни в землю. Самые близкие звери для людей.

– Да.

Он не знает, что сказать. Кощей не считал себя лентяем и сопляком, воспарившим от одного взгляда девки. Пускай другие смертные люди или боги делают это. Но и гордым себя он не назвал бы, скорее избегающим ответственности идиотом. Не хуже Вани дурачка на печи лежащего, бока почесывающего и восклицающего об усталости.

В груди странное томление, сродни проведению ритуалов перед каменными истуканами богов. Кощею казалось вдохни и вот он видит костры до небес, первобытную, хаотичную магию, что струиться по венам горячим и звуки барабанов. Руки тряслись предвкушено, ожидая зрелища нового.

Он мотанул головой, сгоняя морок. Долго ли он так восседал в раздумьях? Одной Живе известно. Медведь лежит под боком жреца, спит и выглядит безмятежным. Яровид оперся о посох, смотрит заплывшими от старости глазами вдаль. Лес, лес, повсюду лес, а там горы великие, взирающие на них грозными очами. Небо краснеет, солнце уходит в закат. Хорс закрывает великое светило темным полотном ночи, укрывая до следующего дня от любопытной нечисти.