Мы ковырялись в саду в последний месяц лета: я выдергивала сорняки, а тётя подрезала розы, когда прибежала Кристин в слезах. Это была истерика; она еле дышала сквозь слёзы, понадобилось какое-то время, чтобы понять и распознать те страшные слова.

– Ты… ты меня удочерила, – кричала Крис, дрожа всем телом.

Тётушка сразу посерела.

– Ты не моя мама! – билась в истерике малышка у меня на руках.

Следом вбежал Джон. Ребята, должно быть, как раз шли за мной.

– К ней подошли, она побежала… – запыхавшись, начал друг.

Я заметила ссадины на коленках у девочки. Кровь текла по ногам; видимо, она упала, пока неслась домой, но сейчас её это не беспокоило. Ведь у ребёнка рухнул мир – она приёмная.

– Кто? – Нэталин почернела как грозовая туча; воздух наполнился электричеством. В звучании голоса я услышала маму. Нет, не такие уж они и разные, эти две сестры.

– Миллеры, – как солдат рапортовал Джон.

Не убирая ножниц, Нэталин, словно сильнейшая в мире буря, двинулась к соседям. Больше у неё не было ничего общего с моей толстушкой-хохотушкой. Это была сама жестокость, гнев и разрушение в пухлом теле. Я знала, как это происходит с мамой, я видела такое тысячу раз.

Это не типичные люди в гневе, нет. Она не будет трястись, кричать, сыпать оскорблениями и слабыми аргументами, как обычные люди, когда их накрывает злость. Её слова запомнят и запомнят на всю жизнь. Они вонзятся в сознание и поразят каждую клетку, отравят сознание. И не важно, близкий это человек или молодая официантка в кафе. Все будут чувствовать себя ничтожными, и вроде бы после такого разговора найдётся тысяча причин, чтобы не принимать это близко к сердцу. Но молодую официантку уволят, потому что руки предательски трясутся, стоит взяться за поднос, а голос дрожит, принимая заказ. А девочка больше никогда не получит удовольствия от рисования и не возьмётся за кисти.

Джон многозначительно посмотрел на меня и махнул головой в сторону дома. Мол, «унеси ребёнка». Я с Крис на руках двинулась на кухню. Джон следом за «бурей». Я слышала голоса своих друзей.

– Здравствуйте, миссис… – осеклась на полуслове Мо, уступаю дорогу тёти «тучи».

Я посадила плачущую Кристин на столешницу. «Пожалуйста, не задавай никаких вопросов, только молчи».

– Почему она мне врала? – прозвучал детский слабый голосок. Я вздрогнула, как будто бы меня ударили по лицу.

– Почему ты мне врала? – вопрос добил меня; из рук выпал пузырёк с зеленкой и разбился об деревянный пол. Я кинулась вытирать. Зеленая жидкость впитывалась в дерево и в мою кожу.

– Подожди немного, нужно убрать и обработать ранку, – на одном дыхании проговорила я. Мне хотелось, чтобы дома начался пожар. Всё лишь бы не отвечать. В дом вошла Минди.

– Это всё слишком для меня… – начала подруга, – ой, что здесь происходит? Нужно обработать рану!

Я была готова расцеловать подругу, она спасла меня от риска сказать что-то не то, от неудобных вопросов. Минди занялась Кристин. Она ловко управилась с её коленками, параллельно отвлекая ребёнка.

– Кристин, мы собирались покататься на машине Марка сегодня. Как думаешь, мы все вместе залезем в кабриолет? – весело начала Минди.

– Нет, – коротко, насупившись, ответила девочка.

– Как думаешь, кто будет водителем? – Минди закончила с пластырем.

– Очевидно, Марк, – без особого удовольствия ответила Кристин.

– Да, но мы голосовали, и выиграл не Марк, – Минди поставила чайник на плиту.

– А кто? – уже с большим интересом спросила девочка.

– Он в этой комнате, – хитро обозначила границы подруга.

Минди, и в правду, могла бы быть замечательной женой и мамой. Я так и видела её глубоко беременной за плитой в доме Марка.