Я отвернулась.

– Милая, давай пойдём в дом. Тебе нужно покушать, – попросила Нэталин.

– Пожалуйста, дай мне посидеть ещё немного, я хочу порисовать, – как можно сспокойнее попросила я.

Нэталин нерешительно удалилась. Слёзы высохли, я уже ничего не слышала, птицы не пели, ветер бесшумно гонял листья на деревьях. Я посмотрела на часы и с трудом определила время: около шести с каким-то хвостом. Мозг упорно не воспринимал минуты. С болью я разогнула колени.

Возле дома Миллеров подъехала машина, из неё вышел сосед. Я подняла руку, он увидел меня, но развернулся и ушёл обратно, громко хлопнув дверью.

«Ты трусиха, не смогла даже взглянуть на него, когда его унижали. А сейчас хочешь помощи?»

Глаза снова намокли. «Сейчас Молли утешает Джона», – шептал внутренний изверг, посылая картинку обнимающейся парочки. Я съёжилась от обиды. Пёс тыкнул в руку мокрым носом.

– Да отстань ты уже! – во весь голос закричала я.

Бигль отшатнулся.

– Отвали!!! – орала я на старого пса. Тот гулко гавкнул и поплёлся в сторону дороги. Я залилась слезами.

«Дура, уродина, идиотка…» – нескончаемым потоком звучали оскорбления. «Кому ты нужна?» – спрашивал внутренний голос. Я схватилась за карандаш и размашистыми линиями чертила нечто на бумаге.

«Ты не нужна даже родителям», – резкие штрихи рвали бумагу.

«Эгоистка. От тебя одни проблемы. Даже тётя мечтает от тебя избавиться», – кричали голоса. Пальцы побледнели от усилий.

«Мерзкая тварь, думаешь только о себе?» – слёзы застилали глаза, я уже не видела рисунок. Карандаш сломался пополам и выпал из рук. Я протёрла глаза, пытаясь рассмотреть картину. Всё тело пробила дрожь.

С некогда белого листа смотрело моё собственное искажённое от боли лицо, заточенное в сухое, страшное дерево. Я с ужасом отбросила лист. Рисунок подлетел в воздух, его подобрал ветер и понёс куда-то вдаль. Я проводила бумагу глазами, в надежде, что рисунок больше не вернётся, и облокотила напряжённую спину на ствол дуба. По мере того как тело расслаблялось и затихали голоса, я проваливалась в сон.

Боль уходила, и нахлынуло долгожданное забытьё. Я видела счастливую и здоровую Мо и разодетого в смокинг Бо. Мы стояли возле церкви в толпе знакомых и незнакомых лиц. Вот тётушка Нэталин за руку с Кристин готовят пакет с рисом. Малышка взяла горсть белых зернышек и готовится бросить в молодоженов. Мистер и миссис Гранд, родители Марка, высокомерно держатся в стороне. Уже пьяненькие супруги Вандербери утирают слёзы. Всё большое семейство Джона нетерпеливо что-то весело обсуждает. Даже Миллеры тут – Джим уверенный и красивый, как с того рисунка, учтиво придерживает свою безумную мать.

Тяжёлые двери церкви распахнулись, и пара Минди и Марка сбегает по дорожке. Все кричат и кидают рис в воздух. Я тоже стараюсь кинуть горсточку, радуясь за друзей, но вдруг все останавливаются. Толпа осуждающе смотрит на меня. Я замечаю на своих ладонях кровь. Марк и Минди недовольно садятся в машину.

– Ну, какая идиотка! – комментирует блондинка.

Мо цыкает на меня и отворачивает. Толпа не расходится и продолжает ждать.

Вторая счастливая пара торжественно выходит из церкви. Красивый и уверенный Джон, вынося на руках смеющуюся Молли в белом платье. Сердце рвётся от боли. Я наблюдаю, как они целуются под ликующие звуки толпы. Текут слёзы.

– Да уйди ты уже! – командует Мо и толкает меня в грудь.

Я очнулась. Кроваво-красный закат больно слепил заплаканные глаза. Я нашла себя на пять метров дальше, чем скомканный плед. Тяжёлая голова гудела. Голоса не выражали активности. Я попыталась встать, но шлёпнулась обратно. Вторая попытка всё же увенчалась успехом. Я не нашла остатки карандаша и собрала плед с планшетом. Голова кружилась, и я сильно шатаясь поплела в сторону дома.