Но в прошлом году случилась неприятность.

Ближайший к нам дом выкупила мерзкая семейка. Мои, так сказать, земляки из Нью-Йорка. Если я никогда не хвасталась, что из большого города, то эта пара выворачивалась наизнанку, чтобы показать это.

Моя мама со своим зловредным характером, конечно же, не упустила шанса их унизить. Мы заехали в маленький магазин по пути к тёте, чтобы купить булочек с корицей у старика Томаса и подоспели как раз в самый разгар пафосного диалога супружеской пары.

– Посмотри, Генри, я не знаю, как мы здесь выживем, – обратилась к супругу выскочка, скривив страдальческую мину. Жена из Нью-Йорка выглядела так же нелепо, как их автомобиль на фоне нашего. Казалось, она нацепила все украшения из дома и одела вечернее платье черного цвета в полуденную жару.

– Эти булки, – с отвращением тыкнула пальцем «эстетка», – совсем чёрствые.

– Слушай, парень, – обратился Генри к дядюшке Тому, – мы из Нью-Йорка, не обращай внимания на мою жену, она привыкла к другому сервису.

Пухлый мужик был действительно в дорогом пиджаке. Правда, на несколько размеров меньше, из-за чего, вероятно, он и дышал с хрипами, покрывшись бардовыми пятнами. Он постоянно ёрзал, видимо, из-за того, что туфли были тоже малы, зато из крокодильей кожи.

– Понимаешь, о чём я? – произнёс он деловито, вытирая мокрый лоб платком.

Дядюшка Том совсем не понимал, о чем он. Он тоже вытирал грязным платком мокрый лоб и беззвучно таращился на пару.

– Это грязное подобие сервиса! – театрально закатив глаза, вскрикнула «избалованная» жена. – О, я этого не вынесу!

– Здравствуй, Томас! – громко поздоровалась с продавцом мама. Я уже узнала эти металлические нотки в голосе и профессиональную растяжку каждого слога. Я невольно вжала голову в плечи. – Будь добр, дюжину булочек с корицей.

Мама медленно прошла вперёд, слегка подвинув главу семьи приезжих рукой. Неспешно достала шелковый платок из сумочки, вальяжно протёрла шею и бросила платок в урну.

Дядюшка Томас покорно засуетился за прилавком. Мама обернулась на горе-семейку и окинула их долгим оценивающим взглядом.

Лицо мужа побагровело и стало ещё более неприятным. Жена, казалось, перестала дышать и уставилась на маму, с иголочки одетую даже для Нью-Йорка.

Продавец протянул пакет, мама отдала купюры.

– Доброго дня, Томас, сдачи не надо, – протянула мама.

Я прижала пакет с булочками к себе и двинулась к выходу, стараясь не смотреть на всю эту сцену и создавая как можно меньше шума. Было слышно только неспешный стук маминых каблуков.

– Пойдём быстрее, Джоан, – велела мама, но сама отнюдь не спешила. Стук каблуков замедлился, а, судя по громкости голоса, она обернулась через плечо и набрала в грудь воздуха перед «атакой».

– Здесь воняет подобием Нью-Йорка, – презрительно фыркнула мать и продолжила свой путь.

Я не видела «соседей», но слышала, как оба задохнулись, не в силах подобрать ответ.

Вот она, королева пафоса и унижений. Применяет своё «оружие», смазанное ядом, редко, но действительно больно, а не кидает смешные, надоедливые дротики по каждому случаю. Она не ранит, она уничтожает, заносит инфекцию, заставляющую гнить самооценку ещё долго. Я знаю, что это такое на собственной шкуре.

Мы удалились под противное сопение и ошалевшие взгляды. Мама победно села в машину и завела свой новый Мустанг.

***

После происшествия мы доехали до дома тётушки. Мама сидела за столом, элегантно запрокинув ногу на ногу, и, затягиваясь сигаретой, передразнивала горе-соседей.

– Ой, Генри! – гнусавила мама. – Эти булки совсем не как в Нью-Йорке…

Тётушка смеялась так, что время от времени переходила на забавное хрюканье.