По центру газона стояло пластиковое кемпинговое кресло без одной ножки. И в нём восседала женщина в кокетливой летней шляпке с алой лентой. Поля у шляпы чуть поникли, лента была потрёпана, что, впрочем, можно сказать и о гостье. Нарумяненные дряблые щёчки чуть обвисли, придавая сходство с пожилой бульдожкой, – из-за усиков ли, или морщинок.
Но, поверьте, она была великолепна! Стараясь удержать равновесие на колченогом кресле, она приспосабливала свою не очень крепкую ногу к креслу вместо его недостающей, что плохо получалось: кресло начинало заваливаться, и все трое хохотали так дружно и заливисто, что с мусорных баков шумной стаей срывались городские грязные голуби.
Воротник блузки женщины скрепляла брошка, нависая над глубоким декольте. Пёстрая длинная юбка да босоножки на кривеньких каблучках. Образ довершал красный лак на ногтях всех четырёх конечностей. В руке – настоящий бокал с красным вином. Были на траве и одноразовые тарелочки со всякой снедью: оранжевые червячки корейской морковки, пара апельсинчиков, ломтики сыра. Не хватало, пожалуй, только круасанов.
«Мадам…» – говорил «мой бомж» и переходил на проникновенный баритон. Смотрел пронзительно даме в декольте. «Мадам…» Она жадно ловила его взгляд, прищуривалась томно и кокетливо, любовалась цветом вина на просвет, забывала про сломанную ножку и опять, ахнув, валилась набок. Вновь все смеялись, искренно, до слёз, как дети.
Приглядевшись, я узнала её брошку. Недавно, разбирая всякую ерунду на чердаке, я нашла старую сумочку, мою ли, тёткину… Целой осталась лишь брошка с жёлтыми стекляшками «под янтарь». Я выкинула сумочку вместе с ней в мусорный бак магазина, пробегая мимо, и теперь узнала яркую деталь на груди таинственной гостьи.
Хозяин застолья произносил тост за даму и, прикоснувшись к брошке, сказал, прищурив хитро глаза: «От Картье!» Что вызвало у компании новый приступ смеха.
Оранжевое сияние затопило вечерний воздух. В этом волшебном свете смягчились лица, романтически изменилось всё вокруг.
Заискрилось вино в бокале, словно туда плеснули живого огня. Тёплый отблеск лёг на редкие кудри женщины, загладил мешочки под глазами, проявил беззащитность взгляда. Брошка в лучах закатного солнца преобразилась в настоящую драгоценность. Черты лица мужчин стали осмысленней и мужественней…
Сколько длилось это волшебство? У Золушки было время до полуночи. А здесь – полчаса… И упадут короткие сумерки, а потом обрушится ночь с её резкими тенями и электрическим светом фонарей.
И я быстро ушла, чтобы не видеть прозаической концовки эпизода. Но за эту пару минут, когда я была невольной зрительницей на празднике чужих жизней, я успела полюбить их, безмятежно рассмеяться и ощутить в сердце хмель неприхотливого вина.
А потом навалилась летняя суета – гости, дети, поездки в горы. Почти месяц не довелось пройти тайным переулочком. А когда, спеша на рынок, вновь туда свернула – обомлела. Между магазином и банком ничего не было. Пустой пыльный прямоугольник в траве, там, где стоял ларёк. Я замедлила шаг и подошла ближе. Пусто!
Кружевные тени, вычищенный метлой асфальт… Но вдруг я уловила в воздухе лёгкое амбре: чуть перегара, уксуса, дешёвых духов. И может быть, мне показалось, чей-то голос прощально и укоризненно произнёс: «Мадам!»…
Всё затихло, и только серые городские голуби безмятежно кружили в вечернем оранжевом воздухе… Впрочем, так же безмятежно кружат они и возле Эйфелевой башни в Париже…
Воздух счастья
Наша любимая художественная школа стояла недалеко от моря. Сентябрь в Древней Греции считался летним месяцем. А мы уже втягивались в учёбу. Как же тяжело было вновь привыкать к долгому сидению за мольбертом!