В каком-то даже дореволюционном смысле этого слова. Как у Набокова.

Мама мечтает об абажуре с бахромой, висящем над круглым столом. И мы такие будем вечером там сидеть, как в «Белой гвардии», пить чай и разговаривать об умном.

Круглого стола у нас нет. Абажура тоже.

Есть каркас абажура, но его надо как-то обтянуть, и мама даже придумала как, но руки не доходят.

И мы никогда не остаемся на даче на ночь. Потому что не приспособлено: пыльновато, грязновато, вода из колодца вонючая. Надо уйти оттуда засветло, чтобы не идти по лесу в темноте.

Какие уж тут разговоры об умном. До дому бы дотащиться.

Мама все время пытается облагородить дачу.

Мечтает вот тут сделать то, а тут – это.

Она охотно делится своими мечтами, раскидывая из рукавов, как Царевна-Лебедь, несуществующие объекты: вот тут будет беседка, тут скамейка, а вот летний душ.

Но ничего, конечно, не меняется. Потому что никто не хочет помогать маме воплощать ее мечты.

Бабушка, как мы помним, периодически перекапывает мамины бестолковые настурции и не соблюдает мамин порядок в доме.

Дед не торопится перестраивать сарай, благоустраивать территорию и убирать очередные шпалы, которые притащил откуда-то на всякий случай.

В общем, все всё делают не так, как хочет мама.

Даже дом построен не так, потому что прямо посередине первого этажа стоит столб, который очень маме мешает (не развернуться), и лестница наверх, во вторую комнату, слишком крутая. Мама бы, конечно, лучше сделала, но она не делает, потому что в доме есть мужчины.

Папа вообще не любит таскаться на дачу. Кому ж захочется корячиться в выходные.

Но мы все равно туда премся. Потому что «хорошо, что у нас есть дача! Не дома же сидеть», как говорит мама.

В жаркие дни особенно тяжело, потому что дорога (наша велосипедная дорога), прежде чем увести в лес, проходит вдоль пруда. Но купаться мы не останавливаемся, потому что надо идти на огород, а не терять время тут.

Мы едем, одетые для леса, через веселый летний гомон отдыхающих.

Я гляжу на солнечные зайчики, раскиданные по воде, песчаные пляжи светятся счастьем летнего безделья – такого простого и недоступного для нас, огородников.

– На обратном пути искупаемся, – как всегда обещает мама, и мы скатываемся в лес, к комарам.

Но на обратном пути мы уставшие, и вода под длинными тенями от девятиэтажек уже не кажется такой привлекательной и желанной.

– Может, ну его? Почти дома?

Душная дача загребает лето из выходных в выходные, оставляя для пляжа редкие воскресенья, когда совпадают погода, мамино настроение и еще какие-то невероятные обстоятельства.

Мы наконец-то больше не перебиваемся с макарон на макароны, а картошку теперь можно купить «с борта» белорусской машины в каждом дворе. Наступали другие времена, у нас даже появился новый телевизор с пультом – вот как стало шикарно.

Азарта у мамы поубавилось, и огородная повинность ослабла.

Родители приезжали белить и обрезать яблони, разводить цветы и гулять в мрачный осинник за грибами.

Бабушка же продолжала в свободное от работы время трудиться на огороде. – Ну как не ходить? – говорила бабушка. – Если не ходить, там зарастет все!

Мы ездили с ней иногда помочь вскопать или полить и поесть бутербродов и яиц вполусмятку с крепким приторным чаем.

Умер дед, и дача осиротела, пшикнула и погасла.

Бабушке стало некому носить папиросы, чай и суп «Подравка», маме не с кем стало спорить и не на кого злиться.

Никто больше не «выкидывал номеров», не строил высоченных колодезных журавлей, не заводил кроликов, не отмечал широким гулянием пенсию, никто больше не смешил нас странными шутками и так далее.