– Дыру, через которую выполз Тот, Кто Был До Богов, – ответил отец. Его фигура теперь наполовину обрела плоть – седую бороду, руки в боевых шрамах, но ниже пояса он оставался дымом. – Твоё ребро было пробкой в этой дыре. Я вытащил его, когда сделал тебя Воином.

Воспоминание ударило, как нож:

*Мальчик Драгомир у костра. Отец протягивает чашу с дымящейся кровью. «Выпей – станешь сильным». На боку ребёнка – свежий шрам**. Женщина (мать) плачет в темноте.

Драгомир упал на колено. Игла выскользнула из рук.

Серебряная нить не порвалась. Она подхватила иглу, заставив её парить у разлома. Из воздуха проступили руки – молодые, женские, со шрамами от шитья.

– Мать?

Голос пришёл со всех сторон:

«Он солгал. Ребро – не пробка. Это ключ, данный нам для защиты. Он украл его, чтобы отпереть дверь.»

Тень отца взревела, бросаясь к призрачным рукам, но нити опутали его.

Драгомир поднялся. Меч «Зов Туманов» на его поясе запел песню, которую он слышал в детстве – колыбельную матери.

Он схватил иглу.

– Как исправить?

«Сшей его с миром. Навеки.»

Руки указали на отца.

Тень стала материальной – седой воин в рогатом шлеме изо льда, каким запомнил его сын. Его глаза метали молнии ярости.

– Ты погубишь нас всех! Дверь должна быть открыта!

– Почему?!

– Потому что за ней – настоящая жизнь! Не этот кусок гнили! Отец ударил кулаком в грудь – туда, где у Драгомира зияла пустота. – Там был её дар! Способность видеть миры! Я сделал тебя слепым, чтобы спасти!

Правда обожгла:

Мать-Костоправка была стражем порталов. Отец – мятежником, желавшим разрушить границы. Драгомир – их оружием… и разменной монетой.

Воин вонзил иглу в собственную ладонь, пробив её насквозь. Кровь, смешанная с инеем, залила серебряную нить.

– Тогда шей этот мир крепче.

Он бросился на отца.

Не для битвы, для объятий.

Игла пронзила их обоих – отца в спину, сына в грудь.

Серебряная нить сомкнулась.

Вспышка ослепила лес. Когда свет померк, разлом исчез, а отец рассыпался в чёрный песок.

Драгомир стоял, держа в руках, потухшую иглу, у ног его лежал рог изо льда, в который превратился шлем отца, рядом с ним своё тринадцатое ребро, теперь – мертвенно-белое, а на запястье пульсировал синий шрам в виде узла.

Голос матери прошелестел в последний раз:

«Ты зашил дверь… но ничто не вечно. Ищи того, кто научил его ломать запоры…»

«Зов Туманов» завыл, указывая острием на север. Туда, где над горами висело облако в форме черепа с дубовыми рогами.

Ледяной рог отца лежал на ладони Драгомира, излучая не холод, а странное, глубинное тепло – будто в его прозрачной сердцевине билось сжатое пламя. Отголоски последнего объятия, жгучего и невысказанного, все еще дрожали в кончиках пальцев. Тринадцатое ребро, мертвенно-белое и тяжелее свинца, настойчиво тянуло вниз, к земле, словно пытаясь врасти обратно в ту пустоту под шрамом, откуда его когда-то вырвали. А синий узел на запястье пульсировал в такт с глухими ударами, доносящимися откуда-то из-под черных вод озера Молчания, что раскинулось у подножия горы.

Внезапно рог запел.

Звук родился не в ушах, а прямо в костях – низкий, вибрирующий гул, напоминающий скрежет ледников. Он вытряхнул из памяти обрывки забытого наречья, заставил вздрогнуть «Зов Туманов» на поясе. Клинок ответил не эхом, а противоречием – тонким, как паутина, звоном, в котором угадывались ноты материнской колыбельной. Два голоса сплелись в диссонансной борьбе, сотрясая воздух. Над северными горами, там, где висело зловещее облако в форме черепа с дубовыми рогами, вспыхнула багровая молния, разрезав небо до самого горизонта.