В доме старейшин пахло тмином и тлением. На лавке лежал Волчий Зуб, его рот зашит грубыми нитками, а на лбу – свежая татуировка: дерево с корнями-рогами.

– Сам сделал, – проскрипела женщина с совиными глазами, указывая на рисунок. – Кровью. Перед тем как…

Она откинула покрывало, грудь старика была вскрыта, ребра аккуратно раздвинуты, обнажая пустую полость, где должно быть сердце. Воин удивленно посмотрел на старуху.

– Оно ушло, – сказала она. – Как у тех, кто превратился.

Драгомир наклонился ближе. На рёбрах изнутри виднелись царапины – будто что-то вылезало наружу.

Внезапно труп дёрнулся., из горла старика показался кончик корня.

– Он в нём! – закричала девочка с порога.

Стены зашевелились, берёста отслоилась, обнажая влажную плоть под ней.

Драгомир выхватил меч.

– Где вход?

Совино глазая засмеялась – смех превратился в хрип.

– Да ты в нём!

Её глаза лопнули, по щекам поползли ростки.

Дом застонал и накренился, пол приподнялся, как крышка сундука.

Драгомир ухватился за столб, но тот оказался тёплым и пульсирующим – живым.

Девочка схватила его за руку:

– Бежим!

Они вывалились в огород, когда дом сложился как бумажный.

Постояв еще, какое-то время пока не осела пыль, Драгомир сказал, положив руку на плечо девочке.

– Спасибо, что вытащила, ступай домой, а я пока сожгу эту нечисть, что б она больше никого не тревожила.

Девочка молча кивнула и ушла, а Драгомир долго еще стоял и наблюдал, как догорает то, что осталось от избы, и думал «а что дальше, где искать ответы?»

Вдруг за спиной что-то зашептало «Найди шов…»

«Точно», подумал воин нужно возвращаться в лес, к логову хранителя.

На опушке леса стояла Костоправка.

Нет не Костоправка – его мать.

Её тело просвечивало, как осенний лист, а сквозь грудь прорастал молодой дубок.

– Я не успела, – сказала она, указывая на иглу в его руке. – Но ты сможешь.

Драгомир шагнул вперёд:

– Что сшить?

– Разрыв. – Она коснулась его груди. – Там, где он вырвал тебя.

Пальцы вошли внутрь – без боли, лишь холод. В глазах потемнело, и память вдруг начала доставать откуда-то из потаённых уголков, давно забытые образы.

Он увидел:

Ребёнка у костра, хотя нет, это он сам только еще маленький.

Человека в рогатом шлеме. Драгомиру показалось это лицо до боли знакомым. Ну конечно это же его отец.

Женщину, что зашивает рану на боку мальчика. А это мать.

Но теперь он разглядел детали:

Шлем – не кожаный, а сплавленный изо льда и костей

Рана – не от ножа, а как будто что-то вырвано

Нить в руках матери – та же, что зашивала рот Волчьему Зубу

Голос прорезал видение:

«Ты был дверью. Теперь станешь нитью.»

Драгомир вскрикнул и очнулся – стоял коленями в земле, а перед ним…

Тень.

Та самая.

Но теперь она обрела черты – его отец, каким он должен был бы быть в старости.

– Пора, – сказала тень.

Игла вспыхнула в руке Драгомира, горела синим пламенем, не обжигая кожи, но выжигая память. Тень отца протянула руку – не из тьмы, а из пространства, треснувшего, как гнилая доска. За разломом виднелись:

Искажённые силуэты Костяной Горы

Корни, пронзающие небо вместо облаков

Безглазые птицы, сидящие на ветрах

– Каждым стежком будешь убивать часть мира, – сказала тень голосом, похожим на скрип льда под сапогом. – И часть себя.

Драгомир вонзил иглу в край разлома.

Земля взвыла.

Воздух сплёлся в видимые нити:

Кроваво-красные (жизнь)

Сине-чёрные (забвение)

Мерцающие серебром (память Костоправки)

Он потянул серебряную нить. Игла вела его сама, как рука матери в детстве. Каждый прокол оставлял:

На реальности – рубец из инея

На теле Драгомира – синюю трещину

На тени отца – кусок плоти, превращающийся в берёсту

– Что я зашиваю? – крикнул воин, чувствуя, как мороз пожирает его пальцы.