Без Василия решать такое серьёзное дело я не могла, но и обещать что-то было преждевременно. Дозвонилась и лишь слегка намекнула:

– Если в ЦК комсомола не откажут, куда бы ты хотел полететь?

– Конечно, на Дальний Восток! Ты думаешь, оплатят? Но одно условие: после сенокоса. А в Казахстан ты когда летишь?

– В июне. Может, не лететь?

– Решай сама. Я бы полетел. Это серьёзная командировка. Казахи умеют принимать. Давай договоримся: сейчас ты не рвись домой, а после Казахстана сразу приезжай в Клеймёновку. Дальше – по обстоятельствам. На день рождения я к тебе приеду.

В общежитие ехать не хотелось. Посидела на скамеечке против Герцена, покурила. Апрельские почки на кустах уже набухли, светило солнце, но зябко было ещё не по-весеннему. Сходить бы в ЦДЛ, выпить чашечку кофе с пироженкой, но не с кем. Из автомата набрала Иру Дубровину:

– Сильно занята? Может, в ЦДЛ сходим?

– О! А мы с Маринкой Нестеровой туда собираемся. Подруливай через часок.

– Я там буду ждать.

В ЦДЛ, если даже приходила туда одна, всегда находилась дружеская компания. Писатели покруче шли в дубовый зал, где прекрасно кормили и официанты перемещались с полотенцем через локоть. Не дюже денежный писательский пролетариат застревал в «пёстром» зале. Здесь было интереснее всего. Судьба могла усадить тебя с кем угодно: с Прохановым и Личутиным, с Кугультиновым и Передреевым, с Риммой Казаковой и прыгуном Валерием Брумелем. Но не по твоей охоте, а если пригласит кто-то из близко знакомых. Сидит, например, твой однокурсник Володя Дагуров с Брумелем, а ты входишь – Дагуров помашет рукой, подзовёт, усадит. И легендарный Брумель в минуту становится твоим знакомцем. Потом ещё кто-то подойдёт, ещё… Через час-полтора Брумель заявляет:

– Пойдёмте ко мне домашние пельмени есть. Я их сам леплю. И живу рядом.

Компания поднимается, но берут не всех. Если тебя лично не пригласят – вежливо прощайся и переходи за другой столик. Сходить к Брумелю в гости на арапа не получится. Не сочтите за дешёвое хвастовство, но пару раз я этих пельменей отведала. Меня с собой вёл Дагуров не под честное слово, что не буду хулиганить и приставать к хозяину, а по праву дружбы с ним.

Если в «пёстром» зале оказывался Валентин Устинов, мне всегда находилось место за столом. Его ближайшие сотоварищи Бобров с Личутиным уплотнялись вполне дружелюбно. Но однажды знаменитый поэт Анатолий Передреев, сидящий с ними, вперил в меня недовольный взгляд и резко спросил:

– Ты кто?

Я опешила. Но Устинов похлопал пьяненького гордеца по руке.

– Успокойся, это Таня Брыксина с ВЛК, жена Василия Макеева.

– Тогда пусть садится.

Передреев, если кто не знает, считался одним из самых талантливых поэтов своего поколения. В первую десятку он точно входил, но был заносчив, увы. Именно он написал:

Ох уж, этот «пёстрый» зал! Я бы сказала: зал недооцененных поэтов. Там плакали и дрались, мерились талантом, презирали, восхваляли, плескали водку в лицо. Мне тоже доводилось там плакать, чувствовать себя побитой собакой, лишней, ненужной, но много раз в горькую минуту на помощь незримо приходил Василий Макеев. «Жена Макеева? Пусть садится». Прекрасного и доброго тоже случалось немало. А и нужно-то было всего – рюмка коньяка, чашечка кофе, бутербродик и пироженка!

К 6 мая приехал Василий, и мы собрались в ЦДЛ отметить праздник по-хорошему, в дубовом зале. Столик я заказала заранее. Были Вася, Мзия, Боря Примеров и я. Друзья не могли нарадоваться встрече. У слегка контуженого Бориса постоянно вываливалась еда изо рта, на губах оставались следы соуса. И Макеев заботливо, как малому ребёнку, отирал ему салфеткой рот, смахивал с пиджака кусочки салата.