А Юлдашев, поклявшись отомстить за Степана, достал все-таки расчет ДШК и уничтожил осиное гнездо.

Только после этого наступило затишье. Оставшиеся в живых знали, что оно будет недолговременным.

Убитых собрали на КНП. Места хватало, чтобы уложить всех ребят в один ряд.

Одного из снайперов накрыло миной, и от его тела остались лишь рваные и кровоточащие куски. Их сложили вместе, те, что нашли, и накрыли иссеченной осколками плащ-палаткой.

У сапера во лбу было чуть заметное, черное от запекшейся крови пятнышко, и больше ничего, ни одной царапины.

«Это сработал снайпер», – подумал Алексей, прощаясь мысленно с каждым из погибших.

Трое были ранены.

Сержант Червинский и третий сапер – легко, их вражеские пули задели вскользь. Сорока – тяжело. Взрывом мины у него оторвало руку. Теперь вместо правой руки торчала туго перебинтованная култышка.

Когда Алексей добрался до КНП, взводный вводил ему промедол, и вскоре говорливый Сорока затих. Его положили рядом с погибшими. Другого места просто не было.

Лейтенант обвел оставшихся в живых усталым взглядом.

– Вот так-то, ребятки, – сказал раздумчиво, – это война…

В помощь саперу для прикрытия тыла он отправил переводчика, который к этому времени пришел в себя. Боевики словно ждали, пока десантники снова займут свои позиции, и тут же продолжили минометный обстрел.

Алексей, оглядев подступы к позициям, отметил, что моджахеды собрались у речки и о чем-то оживленно спорили.

«Спорьте, спорьте», – подумал он. Но в душе уже не было сил для смеха, уж слишком неподходящее было время. В горле стоял непроглатываемый ком, в глазах горючие слезы.

– У-у, суки! – погрозил он кулаком душманам, собравшимся у речки. В это время рядом взорвалась мина, следом другая.

Алексей плюхнулся на дно окопа и взмолился:

– Только не в меня, Господи!

Прогремели взрывы еще трех мин, и наступила звонкая тишина.

«Слава богу, и на этот раз мимо. Я живу!»…

Это была его последняя мысль, потому что в следующее мгновение свист мины завершился душераздирающим грохотом, в нос резко ударил запах тола и – тьма.

Алексей не помнил, сколько находился в беспамятстве.

Очнулся от удушья и навалившейся на него тяжести. Голова гудела так, словно по ней, как по наковальне, колотили молотками.

– Тук-тук-тук, – учащенно стучало сердце, и эти звуки, усиливаясь многократно, били и били по мозгам, методически и неотвратимо. Алексей хотел сжать голову, но не смог. Придавленные землей руки не слушались. Он попробовал встать, но сразу не смог, и только поднатужившись, так, что в глазах замелькали красные круги, смог пошевелиться. Земля чуть поддалась, отпуская его из плена. «Засыпало, но несильно», – заключил он и стал раскачивать тело из стороны в сторону. Пока освободил из земли голову и плечи, раза два терял сознание, проваливаясь в пропасть небытия.

И только после того, как Алексей вдохнул всей грудью чистого воздуха, силы его словно умножились, и он, освободившись наполовину, начал инстинктивно раскапывать себя руками, ничего не видя и не слыша.

Вскоре почувствовал, что ему кто-то помогает, осторожно разгребая землю со спины. Ног не чувствовал. Когда его откопали, ощутил неземную легкость и в то же время при попытке пошевелить левой ногой его обожгла жгучая, невыносимая боль. Он застонал.

«Если нога болит, значит, на месте», – подумал Алексей и снова забылся.

Очнувшись, он увидел, как его левую ногу бинтует лейтенант Русаков. Грудь была уже перевязана. Мягкий обруч бинта чувствовался и на голове. Взводный склонился над ним и в самое ухо что-то прокричал. Алексей напряженно прислушался и с трудом разобрал, что летят вертолеты, что надо продержаться еще немного. Потом лейтенант достал из сумки сложенный вчетверо лист окровавленной бумаги и засунул ему в карман гимнастерки.