И в соседнем окопе не было никого видно.

Только из третьего окопа кто-то вел огонь. Снова, уже почти на уровне вершины, прошипели страшно назойливые и всесокрушающие пули.

– Шу-шу-ша-ша-шам, – послышалось рядом. Пуля пробороздила глубокую полосу в тыловом бруствере его окопа и, шарахнув о стенку, застряла там. По вспышке пламени, вылетевшей из ствола пулемета, Алексей засек позицию, с которой их обстреливали. Позиция пулеметчика находилась в километре, может быть, чуть дальше от них, на высотке, которая была почти на одном уровне с их высоткой.

«Вот гады, – подумал про себя Алексей, вжимаясь в землю, – теперь всем нам крышка. Спрячешься от огня ДШК, нападающие к позициям подберутся, гранатами закидают. Будешь наблюдать и отбиваться от тех, кто спереди, получишь пулю сзади».

– Товарищ лейтенант, – что было сил прокричал Алексей, стараясь перекрыть гул боя, – нас обстреливают с тыла!

– Вижу, – ответил взводный, – ты лучше за атакующими смотри, – и тут же приказал: – Юлдашев, разворачивай свой гранатомет и накрой расчет ДШК!

Алексей увидел, как Мирза, ловко перепрыгивая из окопа в окоп, перебрался на запасную позицию и, установив там свою карманную пушку, начал наводить на цель. Зарядив гранатомет, он навалился всем телом на ручки и нажал на гашетку.

– Бу-бу-бу-бу-бу, – забубнил гранатомет, и в это же мгновение по позициям резануло:

– Шу-шу-ша-шап-шап!

Абдулла вдруг громко воскликнул и начал оседать на дно окопа.

Вместо головы его зияла одна-единственная рана. Ошметки плоти и кровь, брызнувшие в разные стороны, залепили лицо Сахиба, и он, вереща от ужаса, машинально снимал ошметки с лица.

– Ложись! – крикнул ему Алексей. Но оставшийся в живых переводчик вместо того, чтобы упасть на дно окопа, в каком-то бессознательном порыве стоял, вытянувшись, словно бросая смерти вызов. Но это продолжалось всего несколько секунд, в следующее мгновение он, согнувшись в три погибели, рыгал прямо на лежащий в крови труп.

Алексея тоже стошнило. Спазмы то сжимали, то выворачивали пустой желудок, вызывая боль во всем теле. Он отвернулся от этой страшной картины. В это время нападающие предприняли очередной бросок.

Алексей уже отчетливо видел уставшие, застывшие в испуге лица, натыкался на ненавистные кровожадные взгляды врагов и стрелял, стрелял, стрелял. Стрелял за себя, за тех, кто уже не мог стрелять, за всех. Он уже не укрывался после каждой своей очереди, не замечал роящихся со всех сторон пуль. Целился, нажимая на курок, ждал, пока очередная жертва упадет, дернется и замрет навеки. Переводил прицел на другого, и все повторялось снова.

Кое-кто из боевиков вырвался довольно далеко от основной цепи нападающих, был метрах в 60–50 от позиций.

Алексей отложил автомат, взял ручную гранату, разогнул усики чеки и резко выдернул ее. Дождавшись, когда душманы поднимутся в атаку, кинул гранату что было сил под гору. Она упала недалеко от цепи атакующих, и покатилась вниз. Моджахеды в страхе шарахнулись от нее в разные стороны, но было уже поздно. Раздался взрыв, и несколько человек, испытав на себе силу осколков, запричитали, заверещали от боли.

Раздалось еще несколько взрывов. Атака боевиков в очередной раз захлебнулась. Они начали потихоньку отползать назад, стреляя в тех из своих соратников, кто не в состоянии был ретироваться.

Атака была отбита, но теперь даже это не вызывало радости, когда Алексей узнал о потерях. Погибли два сапера, переводчик и художник Степа Худенко.

Степу сразил пулемет, когда тот, будучи вторым номером у Юлдашева, подносил коробку с гранатами.

– Это меня должно было убить. Это меня должно было убить, – повторял Мирза, стоя перед ним на коленях. Пуля крупного калибра расчленила еще не успевшего возмужать парнишку на две части прямо по пояснице. Длинные тонкие пальцы его еще дергались в агонии, а невинная душа уже отлетела, и этим он освободился сразу от всего – и от страданий, и от возможного плена.