Ого, поворотец! Шекспир, прямо!

– Что-то вы не о том говорите, Тамара Михайловна, – Тарновский хотел было разразиться пафосной отповедью, но женщина только махнула рукой.

– Знаю, что скажешь, Саша, знаю! А-а, говори, не говори, жизнь прожита. И это все, – она кивнула небрежно на так и не спрятанный конверт, – только пеня нам за страдания наши. Сколько Бог даст – все мое. Ни копейкой больше, ни копейкой меньше.

Потом помолчала, убрала конверт в стол. Держалась она спокойно, даже надменно.

– Да, что часы, не в них дело, – Тамара Михайловна посмотрела в сторону, вздохнула. – Внучка моя куролесит. Учится в университете, второй год уже учится-мучится! В общежитии жить не хочет, квартиру ей подавай. Сняли ей квартиру, живет там с такой же, как сама. Заехала я к ней как-то, так что я только в той квартире не понаходила!

– А что такое? – Тарновский вежливо улыбнулся.

– Так, ведь, стыдно тебе признаться, Саша! – воскликнула Тамара Михайловна. – Но, говорит: не мое это. Говорит – подружки, а той уже и хвост простыл.

– След простыл, – машинально поправил он.

Ну, когда же она о деле заговорит?

– Да хоть что простыло, – Тамара Михайловна даже пристукнула по подлокотнику. – Я в ее годы про учебу только и думала, а про хлопцев – ни-ни, что ты! Да и какие хлопцы! Дома матка хворая, хозяйство, огород…

У-ух, натерпелись мы. Да все поколение наше натерпелось. Перебивались с хлеба на воду, страну заново строили. Построили, наладили, а рулевые наши тогдашние все это в воровские руки-то и отдали, а то, что осталось – теперешние разбазаривают! И спросить некому! А кому спрашивать – там, наверху, теперь все такие, а сам не воруешь – так, извини, подвинься. Вот тебе и вся идеология!

А дети видят все, они ж поумней нас с тобой будут, видят, и повторяют, как под копирку. Живут только, чтобы брать. А спроси его, ребенка этого: не боишься, что потом отдавать придется, так еще посмеется над тобой – на мой век хватит. А того не понимают – чтобы брать, так сперва дать что-то нужно. А даром взятое счастья никому еще не принесло, и им не принесет. Нет, не принесет… – последние слова Тамара Михайловна произнесла уже совсем тихо, будто разговаривая сама с собой. – Как оно все дальше будет, Саша? – она снова заглянула Тарновскому в глаза. – У тебя же у самого сын растет!

Тарновский неопределенно пожал плечами, меньше всего ему хотелось сейчас ударяться в патетику.

– Ему четырнадцать только. – ответил он максимально нейтрально. – Рановато еще думать об этом.

– Вот пока мы так будем рассуждать, страну всю и профукаем! – Тамара Михайловна вновь хлопнула ладонью по подлокотнику. – И в запасе у нас года три от силы, не больше. Вот ты уезжаешь, я слышала? – она наклонилась к нему, цепко всмотрелась. – Правда?

– Да это в планах только, когда еще будет! – Тарновский безмятежно улыбнулся. – И потом, я же только туда обратно, Тамара Михайловна, через недельку-другую снова с вами разговаривать будем.

Ну, наконец-то, решилась! Значит, все-таки Канада; а он-то уж все передумал. И ради этого уже битый час слушает историю ее жизни!

Тамара Михайловна бросила на него скептический взгляд.

– Ну да, ну да. Гена твой тоже на месячишко, как будто, уезжал, а уже сколько годков с того месячишки? Дай Бог памяти, четвертый пошел. Знаешь, его не жалко, гнилой был человечишка, а вот тебе, тебе зачем это надо? Или ты что-то скрываешь от меня?

Тарновский постарался, чтобы его голос звучал, как можно искреннее.

– Дела там у меня, Тамара Михайловна, и скрывать от вас мне нечего.

– Дела у тебя здесь, а там – делишки!

Она величественно выпрямилась, поправила кулон на цепочке. Потом наклонилась, придвинулась, словно их могли подслушать: