– Мы постучимся, а нас оттуда — кислотой, – брюнетка скептически усмехнулась, – нашел дурочку за три сольдо.

Она уже поняла, что Тарновский не отстанет, и решила поторговаться. Блондинка, заскучав, отошла в сторону.

– Да нет же, это исключено, – Тарновский добавил убедительности в голос. – Сделаете, как я сказал, получите еще столько же.

Огоньки подозрительности в глазах девушки еще тлели, она безуспешно пыталась изобразить независимость.

– А сколько их там?

– Двое, – соврал Тарновский.

– Ну ладно, – лицо брюнетки исчезло, в окне появилась рука, – давай свои деньги, игрок…

Будто делая одолжение, она снисходительно забрала у Тарновского купюру, виляя бедрами, пошла к «Волге», пройдя шагов десять, вдруг развернулась и вернулась к его машине. Снова обдав его смесью винных паров и мятной резинки, она тихо, понизив голос до конспиративного шепота, спросила:

– Слушай, а если меня зафрахтуют, тогда что?

Тарновский замер, пораженный наивными, почти детскими интонациями ее голоса, в хаосе мыслей отыскивая что-нибудь подходящее, но те уже готовно сложились в подходящую случаю конструкцию.

– Ну, тогда ты сможешь точнее их описать. – он осекся, поймав ее взгляд, растерянный, беспомощный, и спазм стыда сжал сердце. Да, что это с ним сегодня!

Брюнетка молча отвернулась, зашагала к «Волге», и он смотрел на ее худенькую спину, лопатки, остро выпирающие под блузкой, проклинал свою сентиментальность.

Девушка приближалась к машине, вот уже осталось пятьдесят метров, двадцать, десять, Тарновский впился глазами в ее силуэт, но, словно подслушав его мысли, взревев двигателем и поднимая клубы пыли, «Волга» внезапно рванула с места, отъехала метров на двести вперед и остановилась, гордая, недоступная, сияющая, будто новогодняя игрушка.

С этого момента она перестала быть для Тарновского просто машиной, превратившись в живой, одушевленный объект, наделенный интеллектом и чувствами, притягательный и отталкивающий одновременно, зловещий в своей мистической иррациональности.

Он заворожено смотрел, как девушка возвращается, что-то неслышно бормоча, неловко оступаясь на камнях, и снова почувствовал себя стариком, больным, беспомощным, жалким.

– Ну что, видел? Плакали мои денежки, – девушка блеснула золотыми коронками. – Но эти я тебе все равно не отдам, – она тряхнула сумкой, в которую положила первую купюру.

— На вот, возьми, — Тарновский протянул ей еще одну банкноту, и не смог удержаться от улыбки, увидев ее счастливое лицо.

– А ты ничего, добрый, – неуверенно сказала она, забирая деньги, — тебе точно ничего больше не надо?

– Нет, в самом деле, нет, — ответил он, понял, что говорит слишком быстро, и почему-то почувствовал необходимость оправдаться. – Я тороплюсь сейчас. Очень…

Брюнетка еще раз внимательно окинула его взглядом.

– Может, заедешь как-нибудь? В другой раз? – она кокетливо улыбнулась.

Ей хотелось, конечно, чтобы улыбка выглядела благосклонной и снисходительной, как у героини голливудского фильма, но улыбка вышла жалкой и заискивающей. В ней все еще были живы зерна чистоты, стыда, робости — следы прежней жизни, и, словно рассмотрев под современной мазней кисть великого мастера, за развязностью, дерзостью, нахальством Тарновский увидел вдруг надежду, потянулся к ней. Картины, одна причудливее другой, окружили его, завертелись радужным калейдоскопом. Она сказала «может быть»? Да, почему нет? Ведь, для того, чтобы все вернуть, бывает достаточно одного мгновения, точно такого же, как и то, которое это все отняло. Нужно только поверить в это мгновение, нужно…

Волшебство прервал какой-то посторонний звук, требовательный и неприятный. Тарновский вздрогнул, обернулся. Это сигналила «Волга», сигналила, словно бросая вызов, словно вызывая на поединок.