– А как? – озадачилась Августа и, навалившись увесистым торсом на калитку, приготовилась слушать.

– А вот как. Надо после посадки-то попу заголить и каждой капустине показать с приговором: расти-вырастай круглая да тугая, как заднюха моя. А ты ткнула и всё. Разве так…

Августа, приготовившаяся к дельному совету, сначала открыла от изумления рот, а потом разрядилась руганью:

– Тьфу на тебя. Озор ты, Иван, и хулиган. Чистый хулиган.

– Нет, правда, правда. – не сдавался Иван. – У меня Анфиса всегда эдак делает. И капуста – ого-го. А вроде не такая Анфиса у меня габаритистая, как ты. А у тебя-то вон сколько всего.

– Ой, безобразник. Ой, хулиган, – застонала почтарка, уходя в глубину одворицы.

– Ну вот я с ней с добром, а она на меня с колом, – делая вид, что не только расстроен, но и крайне разобижен на неблагодарную Августу, разводил руками Иван.

– Учти, Августа Михайловна, одна минута смеха продлевает жизнь на целые сутки, – кричал он вдогонку. – Учёный по телевизору сказал.

Однако Августа слушать не стала. Но отойдя, поостыла и вроде даже задумалась: а, поди, вправду промашку она допустила, не показав капустным саженцам своё достояние.

Иван тем временем встретил фельдшера Серафима Федосовича Ивонина. Серафим Федосович чистенький, плешивенький, голова поблёскивает как облупленное яичко. У того тоже огородная незадача. Огурцы никак не идут в рост. Цвету много, а зародышей нету. Пустоцвет замучил.

– Очень просто заставить их расти, – остановился с советом Иван. – Надо отыскать пусть самый махонький появышек и разжевать его с приговором:

– Вставай, подымайся, силой наливайся. И поползут огурцы на всех плетях, – убеждённо доказывал Иван.

Глубоко сидящие острые глаза фельдшера Ивонина смотрели недоверчиво:

– Врёшь ведь, поди?

– Да ей богу правда. У меня вон так и лезут. Приходи вечером, малосольными угощу. Огурцы что надо. Пальчики оближешь.

Фельдшер оставался в растерянности: верить или не верить Чудинову? Определённо врёт ведь, но на всякий случай склонился над парником, чтобы найти первый появышек да изжевать его. Вдруг поможет.

Разговоры с горожанкой Инной Феликсовной о деревенской жизни продолжались каждый раз, когда привозила Васька молоко.

– А вот я, – пускалась в воспоминания Инна Феликсовна, – в детстве, ещё до войны, к своей бабуле сюда в Коромысловщину приезжала, так она меня оттопленным и варёным молоко угощала. Ой, как вкусно! Просто незабываемо. А сметана с пенками. Ты ела сметану с пенками, деревенскую?

– А как жо, деревенские мы, – с деланным смирением соглашалась Васька.

– Ешь эту сметану – и язык замирает от вкусноты, – восторгалась горожанка.

– Эдак, эдак, – опять кивала головой Васька.

Попросила она бабушку Лушу для интеллигентной горожанки сделать варёное молоко и оттоплёное да ещё баночку деревенской сметаны с пенками положить.

Инна Феликсовна от радости заохала, заахала.

– Ну, садись, Аграфена. Чаю попей с вафельками.

– Благодарствую. Сытые мы, – поджимала губы Васька.

– Да не стесняйся.

Села. Вафли-то сладкие, хрусткие. Зря отказывалась.

– Ну и какой ты язык изучаешь в школе?

Васька махнула рукой.

– Английский. Разве это язык. Будто куделей рот у них забит. Не поймёшь чего бормочут. Ай лай – собачий язык.

– Ну не скажи, – не согласилась Инна Феликсовна. – Наверное, тройки у тебя?

– Хорошо бы тройки. Колы. Не едут к нам англичанки-то, а приехала молоденькая. Я ей не поглянулась. У меня целый частокол из колов получился, – беззаботно подвирала Васька.

– Принеси тетрадь с заданьями. Я посмотрю. Я ведь английский тридцать лет преподавала, – схватилась Инна Феликсовна.