– В кадрах озабочены третьим – там пришивают карманы. В любом вопросе есть два главных вектора – общее и частное. Юнцы на борту – наша общая боль и забота… А мы уперлись в частное, как потаенную лазейку… Лейтенант учуял трещины в фундаменте. Ветерок-то нехороший, не простыть бы.

– Понятно, хотя говоришь ты замысловато, – раздраженно бросил Михалыч и обернулся почему-то к Лейтенанту. – Да! Неспособен я делать заведомую подлость в рамках своих обязанностей, забыв об общем смысле. Потому и не старпом. И не буду. Удовлетворен?

– Не пустят тебя, и вопрос не к тебе… – успокоил Евсеич и тут же «огорчил». – Есть универсальный определитель для всех времен и народов: «свой – чужой» – Знак Иуды. Повязать человека с мамоной навсегда – вот исток пара-реальности, так смутившей Лейтенанта на ходовом мостике. Поэтому у пиндосов наверху всегда гадость, они все «Знаком» увенчаны. Возможно, и у нас появилась лига феноменов… Кстати, как держался Розов? Ребров-то, знаю, молодец…

– Держался хорошо, да их-то не проймешь… – Михалыч склонился над доской и, сделав ход, попытался подытожить. – Выходит, неудачная швартовка и удар о пирс пробудили Лейтенанта, и он поместил нас в нечистое место к… Но нечистых на руку всегда было достаточно, жили же…

Евсеич, не отрывая носа от шахматной доски, проскрипел: «История не подтверждает такой уживчивости. Иначе нас было бы полмиллиарда светлоголовых».

Маренов ворвался в диалог «мудрецов»:

– На корабле иметь таких опасно… В народе практическая хватка слывет иудиной жилой, и в церквах им всепрощение – принеси куш и промышляй дальше! Теперь и палубу им?

– Всегда так было, – согласился Ребров. – Купцы на храмы отстегивали, а народ звал их мироедами… Конечно, и среди нас есть сшитые по разным меркам.

– Так, – Михалыч сделал удачный ход и переглянулся с Лейтенантом, который видел, чей на доске перевес, что Евсеич в затруднении. – Если Лацкой крепко сшит, то почему он феномен-америкашка, Коля? Не пойму.

– Он в метре от руля, он над твоей головой… Не чувствуешь – твоя беда, и весовая категория тебе не поможет, – Лейтенант отвечал тихо, как отпевал.

Желающих выступить поубавилось. Неожиданно объявился молчун – командир радиотехнического дивизиона капитан-лейтенант Романов. Человек из сухарей-технарей, которые головы не поднимают от аппаратуры, и разговоры у них все о ней. Когда его укусил «зеленый змий», тому же стармору Ляшенко пришлось немало воевать, чтобы оставить хорошего специалиста флоту. Битый профи, за которого не жалко и десять небитых.

Бросив телевизор, Романов подсел к столу и заговорил, улыбаясь в черные, как смоль, усы. Смугловатый, он мог сойти за цыгана, с прядями седины на когда-то черной голове.

– Конечно, они поднимутся выше нас… Обязательно. Они ничего не боятся. Разбойник даже взят в рай, и в церкви козыряют этим, прощая даже смертные грехи. На деле все грехи уравняли, ребята… Время строить свою реальность у тараканов и крыс.

– Так, что ли, Слава? – недоверчиво покосился Михалыч на начхима, не поднимавшего головы от доски, но, конечно, слышавшего все.

– Хрен его знает, товарищ военный… Христос учил не на русском, а переписчиков и переводчиков было много. Может быть, вовсе не разбойника подвесили, не душегуба… А мятежника за бедных и мытарей – как и сам Христос. Только Он душой озаботился, а тот телом человека, угнетаемого и забитого. В угоду кесарю в народе не любили смутьянов, казнили регулярно. Ответил, но по грехам ли? Небу виднее, кто он был.

Романов обратился прямо к Лейтенанту, сидящему в уголке у стола под иллюминатором: