Три имени Жанны. Часть 2. Сестра Клер Юлия Лучаева

Энтони Талбот едва дождался утра. Не смыкая глаз после нескольких приемов, на которые он был приглашен и которым не отказал ни одному, выпив все шампанское и весь эль, что подавали, он ввалился в свой дом на Пикеринг-плейс, более скромный, чем дом на Итон-сквер у Латаймера, но не лишенный своего очарования ввиду наличия во дворе одного из старейших домов виноторговли Британии, который был основан еще сто лет назад. Магазины, окружающие двор здания и коридор с Сент-Джеймс-стрит радостно принимали всех джентльменов из многочисленных клубов, расположенных поблизости, что в каждый отпуск позволяло капитану Талботу быстро найти подходящую компанию и не менее быстро оказаться дома, а утром выглядеть гораздо бодрее своих собеседников за счет пары лишних часов сна.

В эту ночь он пил много. Не шла у него из головы сверкающая графиня де Леви с ее черными глазами. Взглядом как огнем жгла. И нельзя было думать о ней, Генри ведь его друг… И не думать – нельзя. А пить – можно! Вон сколько эля еще в погребах… Залить все им: и этот чертов отпуск, и это посольство, и Латаймера с его кузиной, с глазами ее, черт…

К утру Талбот все-таки обрел силы вернуться в свой дом, хотя и нашел вход в него не с первого раза. Дворецкий у него тоже имелся, но был попроще и так давно, что тоже считал себя родственником барону Талботу, упокой, Господи, души его бедных родителей: видели бы они, каков их сынок! А ведь сэр Энтони подавал такие надежды! Мог бы с дружком своим, Латаймером, денег сделать в Африке, уже бы в Белгравии жили… Нет, взялся одно твердить: армия делает мужчину – мужчиной. А теперь этот мужчина лежал в холле полумертвый и, если его пошевелить немного, будто воскресал и шептал: «…Искры… Глаза ее…».

– Оставь меня, Дорсет, я уже тре-з-в. – уверенно сказал барон Талбот дворецкому и сел на ковре в прихожей более-менее ровно. Язык его не слушался, но хоть немного был подвластен. Чего нельзя пока было сказать о ногах – им требовалось время, чтобы вспомнить свое истинное предназначение.

Несмотря на эту досадную ночную заминку, уже в одиннадцать утра, бодрый, умытый и переодетый в чистый мундир, барон Энтони Талбот стоял на пороге дома Генри Латаймера, настойчиво стуча в дверь – не имея привычки сдаваться никогда, уж завтрак со старым добрым другом в Её присутствии он решил пережить.

Моррисон открыл двери и, не глядя, кто на пороге, почтительно отступил. Лицо его было мрачным, и сам воздух в этой богатой прихожей стоял тревожный, будто кто-то при смерти… Весь холл был уже уставлен корзинами с цветами для графини де Леви, поднос с визитками являл собою самую высокую пирамиду в мире, могла ли хоть одна примадонна Ковент-Гардена похвастаться таким количеством поклонников после удачной премьеры? Однако, напряжение и мрак витали в воздухе, сгущая его. Встревоженно, опережая дворецкого своего друга, Талбот вбежал в кабинет и увидел там Генри, сидящего за письменным столом возле телеграфа. Вокруг обстановка напоминала взрыв: по полу валялись осколки пепельниц и лампы, стул был сломан, бумаги разбросаны, складывалось впечатление, что в этом небольшом помещении дралось на саблях не меньше бригады всадников. Руки мистера Олтона, разбившие все это и разбитые, как и их владелец, тряслись, волосы упали на лоб и по низко опущенному лицу можно было подумать, что он плачет.

Он не плакал.

Смелый, предприимчивый, сильный и уверенный в себе, сэр Генри Гаррингтон, барон Латаймер, граф Олтон после того, как в ужасе пробегал всю ночь по улицам Лондона вместе с частными сыщиками в поисках Жюли, которой и след простыл, не плакал. Ни звука не прорывалось из его каменной груди. Все оставалось внутри, лишь в деталях выпуская наружу то искру боли, то высокую температуру гнева. Даже сидеть сэр Генри спокойно не мог: он менял положение, словно отталкиваясь от стола, от спинки стула, от всего, что прикасалось к нему в этом, в одночасье ставшим враждебным, холодном и пустом мире.

Ничего, кроме открытой двери из гостиной в сад, тьмы и смятой розы на их скамье, найдено не было. Слуги, дворецкий, камеристка, баронесса: все пили успокаивающие капли и бегали по его поручениям. В посольство сообщили – связь с деятельностью отца графини де Леви была очевидна. Ла Валетт дал своих людей в поиски, но, в интересах сохранения репутации графини де Леви, напрямую к полиции просил не обращаться.

Генри перестал чувствовать все остальное: боль гнала его, давала сил, затмевала усталость и даже страх за его Дженет. Но к утру он понял, что одной боли мало, чтобы ее вернуть… Все задействованные силы вскоре были истощены, а след леди Джейн так и не найден: никто в Белгравии ночью не следит за домами соседей. Неутомимые сыщики, тайная полиция при посольстве, разведка Британии, разведка Франции – все пытались разгадать этот ребус, и никто не добился успеха. Мало-мальски стройной версии произошедшего с леди Джейн не было, как и ее местонахождение оставалось тайной. Все это тихо, вполголоса, Моррисон рассказал сэру Талботу, остолбеневшему возле своего друга.

Несправедливость всегда возмущала Энтони Талбота, давая необходимую и иногда даже избыточную энергию для восстановления равновесия добра и зла. В этот раз больно было ему самому: видеть, как страдает его друг, умный, добрый и порядочный человек, и знать, что Она в опасности… Однако военная служба научила сэра Талбота главному для мужчины: действовать без промедления. Решительно сев перед другом в кресло, он начал говорить, усыпляя его отчаяние и помогая себе справиться с волнением:

– Генри, мы найдем ее! Нам нужно действовать обдуманно: нужны проверенные помощники, готовая на все армия и мозг, который все будет анализировать…

– Я начинаю думать, что тут замешаны все: и все разведки мира, и мое прошлое…

– При чем тут разведки? И нет ничего в твоем прошлом, чтобы…

– Есть, – жестко ответил Генри и опустил глаза, но больше не сказал ни слова.

Они договорились, что в их ситуации факт похищения графини де Леви действительно необходимо скрыть: это облегчит им поиски. Баронессу отправят в Брайдхолл: они всем скажут, что графиня де Леви отправлена врачом в Италию, на лечение. Леди Латаймер более всего подходила на роль того, кто организует и нужные слухи, и работу усадьбы до их возвращения. Встав с колен, на которых она провела в молитвах те малые часы отдыха, что ей были отпущены этой ночью, баронесса немного сопротивлялась своей миссии. Ей хотелось участвовать в поисках, быть по-настоящему полезной, однако встретившись глазами с сэром Генри она осеклась и ушла собирать свои вещи. Обернувшись на прощание к мистеру Олтону, она вдруг по-матерински коснулась его плеча и сказала тихо и очень твердо:

– Держитесь, сэр Генри. Она найдется. Обязательно пишите мне: я должна знать все, что вы найдете! Или я умру!

Слугам на Итон-стрит положили тройное жалование за то, что они держат язык за зубами, а представитель Британской разведки прибыл вскорости и рассказал им о том, что будет, если этот запрет будет нарушен. Моррисон единственный отказался от оплаты. Он понимал больше остальных: дочь начальника тайной канцелярии во время войны нужна каждой из противодействующих сторон, и он все еще был лучшим дворецким Лондона. Ему было странно, что похитили ее только сейчас, а не месяц назад, когда они приехали. Понятна дворецкому была поспешность хозяина со свадьбой: спрятать мишень всех разведок мира под другой фамилией в провинции третьей стороны, вдали от глаз, было лучшим решением для спасения любимой женщины. Но, как оказалось, все равно неудачным.

Отправили телеграмму в Брайдхолл чтобы приехал доктор Дойл. Лучшего аналитика и стратега Генри не знал, хотя был знаком со многими, да и не доверился бы никому другому. Мистер Дойл пообещал быть к ночи, наверняка заинтригованный срочностью и отсутствием деталей происходящего. И только тогда Талбот смог оставить своего друга одного, вдвоем с Моррисоном практически силой затолкав его в постель: свежая голова и отдохнувшее тело нужны для поисков больше, чем уставший, разбитый герой, бегущий в никуда.

Проваливаясь в сон, Генри думал, что это невозможно: он теперь никогда не сможет спать, пока она не вернется. Всю ночь они прочесывали улицы Белгравии, Итон-парк, затем близлежащие улицы, затем остальные. Он был на фабрике, он дважды прочесал периметр вокруг дома, он всю ночь звал подмогу, отбивая телеграммы в посольство Франции, Англии, частным сыщикам, и к утру помощь пришла: в дом входили люди, задавали какие-то вопросы, уходили, возвращались, обещали держать в курсе.

Она не сбежала – он знал это точно.

Она растворилась в темноте всего час спустя после того, как сказала «Tu es mon Dieu!»1 в гостиной и убежала собираться в дорогу. Ее Бог был повержен: он не уберег ее, не спрятал в Брайдхолле, не окружил его тройным кольцом конницы, не успел жениться на ней, не притащил ее чертова отца для венчания из Франции за шиворот, смог лишь ненадолго спрятать ее в Белгравии, но зачем-то согласился на этот дурацкий выезд в посольство… Высшее милосердие сжалилось над ним и погрузило его в сон против его воли. Там граф Олтон бежал по зарослям шиповника в Брайдхолле к старой беседке, продираясь сквозь обжигающие все тело болью колючие кусты, но никак не мог отыскать свою милую Дженет.