Она подчинялась чужой воле, даже не думая об этом. Её не настораживало, когда приходилось делать странное, чего ей делать было не с чего… Влияние ломало инстинкт самосохранения, и не сразу, постепенно, но решительно, по шагу, с расчётом, за короткий период… Чья-то бессловесная всеподавляющая воля. Существо, которому она принадлежала, было чем-то чудовищным. Оно всё знало…

Знало любое её действие, желание, мысль… контролировало всё!

Слёзы созрели в глазах, но капли не сбегали.

Скованная страхом, она тяжело поднялась с места и, ломано, неестественно двигаясь, пошла в свою комнату, низко опустив голову. Полина чувствовала себя тенью, истончающейся при свете солнца. С момента, как она очнулась и начала заново писать историю своей жизни, каждая новость, каждый новый факт о себе, который она получала, делал её меньше, ничтожнее. Свет чужих глаз касался её бледных тайн, скрытых от неё самой во тьме лабиринтов её боли, неизвестных мотивов, за несгибаемой волей неизвестного существа. И она таяла под этим светом, виноватая сама не знающая в чём.

Что значил огонь, появляющийся, когда нужно? Может ли кто-то создавать огонь вдали от себя? Так точно направлять его? Видеть его, находясь где-то далеко? Может ли всё это какой-то адепт Воды? Огонь и Вода. Как холод и жара, чёрное и белое. Силы, вызывающие их, непохожи. Выдающиеся адепты способны совмещать две Стихии, Земля и Вода, Вода и Воздух, Огонь и Воздух, Огонь и Земля, но никогда Огонь и Вода. Никто бы не решился попробовать, никто бы… не смог…

Полина остановилась у моста к башне, не решаясь выйти в одиночестве. Ветер отыгрывался на нём за свою провальную осаду. Каменные стены не поддавались, зато мост с высокими пустыми арками, начинающимися у пояса, был беззащитен.

Кое-кто мог не только Огонь и Воду.

Соединение силы, подавляющей воли, способности видеть невидимое, знать мысли и желания, предугадывать действия, вводить в заблуждение, не обманывая, стирать память, калечить и убивать.

Июль, 12

В башне было холодно, как всегда. Ветер снаружи стих, но внутри нисколько не потеплело. Стены были слишком толстые и всегда куда охотнее промерзали, чем прогревались. Они были холодными даже на вид, серые, тёмные, в разводах от сырости.

Полину нашли под лестницей, без сознания, замёрзшую, и приговорили к возобновлению постельного режима. Захар, хмурясь, подозревал ещё какое-то пищевое отравление, хотя девушка почти ничего не ела с прошлого вечера, а из симптомов наблюдалось только головокружение, кружащее заодно и ноги.

Девчонка куталась в пёстрое одеяло в безуспешной попытке согреться и уснуть. Её ничто не утешало, сон не приходил, а каждая минута бодрствования была заполнена паникой и безысходностью. Она садилась на кровати и долго смотрела в одну точку на полу, поднимала глаза на Сафико, пугала её, пристально таращась линялыми бледными в её наполненные слезами, жизнью и страхом, её губы подрагивали, будто она хотела что-то сказать, но слова было слишком тяжело выговорить; так ничего и не сказав, она опускала взгляд, горько улыбалась и пряталась с головой в одеяло.

Под одеялом, когда становилось чуть теплее, но слишком душно, чтобы нормально дышать, начинали мучить заживающие ожоги. Они зудели, как миллион комариных укусов. Чесать их было под абсолютным запретом. Стоило задеть ногтем подсохшую сморщенную корочку, и на место зуда придёт боль, сначала резкая, потом монотонная, тягучая, невыносимая. От неё захочется кричать, а когда закончатся силы – скулить, подвывая как раненное животное. В эти минуты мысли о Третьем не изводили её. Что он мог сделать? Всего лишь убить. Гибель переставала казаться ужасной, когда тело истерически требовало себя расцарапать. Полина закрывала глаза и представляла, как хорошенько проходится ногтями по зудящим участкам кожи и ей наконец становится легче. Она убеждала себя, что это помогает. Но потом стало казаться, что по ней что-то бегает. Крошечные лапки насекомых. Это они донимают её. Надо просто их всех стряхнуть и всё пройдёт.